– Как идут тебе вещи моей тетки, – прошептал он и начал еще на лестнице раздевать меня. Влетев в квартиру, мы даже не успели закрыть дверь, а он был уже на мне, вытянувшись в струну, подобно прыгуну в воду, – ладони сомкнуты над моей головой, ступни с оттянутыми носками соединены друг с другом. Прямой, как копье, чей полет продолжается и тогда, когда самого копья уже нет. Больше я ничего не помню…
Быстрее всего человек забывает самые прекрасные моменты своей жизни. После мгновений творческого озарения, оргазма или чарующего сна приходит забытье, амнезия, воспоминания стираются. Потому что в тот миг, когда снится прекраснейший сон, в миг творческого экстаза или зачатия новой жизни человеческое существо на некоторое время поднимается по лестнице жизни на несколько уровней выше, но оставаться там долго не может и при падении в явь, в реальность, тут же забывает миг просветления. В течение нашей жизни мы нередко оказываемся в раю, но помним только изгнание…
* * *
Наши уроки музыки превратились в нечто совсем иное. Он, казалось, был околдован мною. Как-то раз сказал, что хотел бы показать мне свою мать и тетку. «Но, – добавил он, – для того чтобы их увидеть, придется отправиться в Котор, в наш фамильный особняк, который я только что получил в наследство. Это в Черногории. Война там закончилась, так что можно съездить». И показал мне старинный позолоченный ключ с головкой в виде перстня. Затем надел его мне на палец, словно обручился со мной. На руке этот ключ выглядел как кольцо с прекрасным сардониксом. В тот же миг со мной произошло что-то странное. Будто наяву я вдруг увидела его дом, правда, не снаружи, а изнутри, причем всего лишь на основе веса ключа воображение нарисовало передо мной какую-то расходящуюся вправо и влево лестницу. Тем не менее я ничего не ответила на его предложение…
Когда мы приехали в Котор, стояла тихая, безветренная погода. Лодки покачивались над своими перевернутыми отражениями, и казалось, будто моря нет вовсе. По белым склонам гор скользили черные тени облаков, похожие на быстро плывущие озера.
– Вечером здесь достаточно вытянуть руку, и ночь упадает тебе прямо на ладонь, – сказал он.
– Не говори, где твой дом, – попросила я, надевая головку ключа на палец, – мне кажется, я сама найду дорогу к нему, ключ приведет меня прямо к замочной скважине.
Так оно и получилось. Следуя за устремившимся к замку ключом, я оказалась на небольшой площади. Это была, как выяснилось, Салатная площадь, именно на ней находилось обиталище его предков – которский особняк семейства Враченов. На доме стоял номер двести девяносто девять.
– Что значит «врачен»? – спросила я его.
– Не знаю.
– Как не знаешь?
– Не знаю. Это по-сербски, а я не знаю сербского.
– Не валяй дурака! – воскликнула я.
На миг мы задержались под фамильным гербом. Над нашими головами два каменных ангела держали ворона на золотой ветке.
– Настоящая древность, – рассказывал он мне о доме, – в нем обитают звуки, которым более четырехсот лет. После Второй мировой войны, при коммунистах, особняк был национализирован. Недавно здешние власти вернули его нашей семье. Я знаю, что в четырнадцатом веке здание принадлежало вдове Михи Врачена, госпоже Катене. Катеной звали и мою мать…
Стены особняка были отделаны штукатуркой из красной кирпичной крошки. Но меня заинтересовало не это. Я сгорала от нетерпения увидеть дом изнутри. Повернула ключ в замке. Во дворе стоял каменный колодец. Огромный, еще более старый, чем особняк, он был наполнен звуками XIII века. Как только мы вошли, на меня повеяло запахами, которые пережили не одно столетие, и я подумала, что враждебный дух любого жилища может на самом пороге отпугнуть женщину, не позволив ей войти. Дом был невероятно запущенным и грязным. Тут же я увидела расходящуюся на две стороны лестницу. И сразу ее узнала. Стены вдоль лестницы были украшены фресками какого-то итальянского живописца по имени Наполеон д’Эсте. Впрочем, вовсе не это было самым важным. На верхней площадке, где сходились обе лестницы, висели два прекрасных женских портрета, написанные в полный рост.
