— А Олег в наше гнездо пришел.
— Слаб. А то б он напомнил нам, как Бату-хан его родню резал.
— А у Ольгерда много сыновей. Кто стал под Дмитрия?
— Андрей, Дмитрий.
— Ягайлу забыл, хан. Ягайла этим братьям враг. А все литовское войско у Ягайлы.
— Двадцать тысяч воинов Олег наберет. Сорок тысяч Ягайла наберет. А остальных где взять? Наших ты под Рязанью сам видел.
— Воинов у тебя нет, но золото есть. Золото Орда в скольких боях копила? А золото можно перелить во все — в коней, в оружие, в воинов.
— А ты, вижу, думал в Рязани об Орде?
— О тебе, хан. Орда — мне чужой край. Ты мне — родной отец.
Долговязый, тяжелоносый, круглоглазый генуэзец ласково просился в сыновья к хилому, маленькому, кривоногому татарину. И хан внял нежной сыновней просьбе — подарил Бернабе халат и перстень. А перстень был золотой, и золотым огнем сверкнули глаза генуэзца от этого первого золота, попавшего в его руки. Он поспешил на Рязанское подворье.
— Хан те шлет, государь, поклон. Сейчас постится. Пост пройдет — будет с тобой говорить.
Олег нахмурился: посту еще неделю быть. Надо неделю ждать. Но что делать. Олег не хан, а только князь из разоренной Рязани.
— Благодари хана за милость — дождусь!
Бернаба подумал: «Сколько захотим, столько подождешь!» Генуэзец уже не скрывал, что вновь перешел к хану.
— Мой хан справляется, доволен ли ты, Ольг Иванович, едой, слугами, постоем?
— На тебе, Бернабушка, от моей бедности подарочек. Ты ведь мне не чужой — будь другом.
И еще один перстень получил Бернаба.
Мамай как-то спросил его:
— В кого ж перельем мы наше золото?
— Есть в горах яссы, в степях есть черкасы, в пустыне тоурмены, в Кафе есть генуэзцы и во многих окружных областях есть народы и люди, жадные до золота, до добычи, до грабежа. Скажем им, посулим, дадим, они пойдут…
— Охота ли им умирать?
— Каждый надеется, что стрелы летят в грудь соседу.
— А если вонзятся в их грудь?
— Больше нам останется. Мертвые платы не просят.
Пост не препятствует труду. Искусные плотники ставили новые столбы перед ханским домом Столбы высокие, вырезанные острым резцом бухарских мастеров. Садовники расчищали сады. Пересаживали кусты цветущих роз ближе к дому. Может статься, что и засохнут эти кусты, но не прежде, чем рязанский гость, Олег, пройдет мимо них, иначе засохнут садовники. Мамай готовил свой дом, как ткут ковер, плотно сплетая нить с нитью, чтобы создать прекрасные узоры: хан знал — Олег учен, умен, горд. Он хотел раскрыть перед ним свою утоленную гордость и скрыть под тем ковром свое жадное, голодное сердце, коему одно утоление — Москва.
И Олег пришел в этот сад.
Они разговаривали, словно не лежал между ними пепел Рязани, словно не пасся рязанский скот в ордынских степях, словно не руками новых рабов богатеют татарские воины.
— И вот, — говорил Олег, — известно мне: Дмитрий тебе, хан, враг. И мне враг.
Но Мамай только слушал — пусть князь сам напрашивается: не Мамаю ж кликать себе помощников!
— И тебе лучше, и мне лучше — его сломить.
— А силен ли он?
— Да ведь и мы слабы не будем. Призовем Ягайлу Литовского. Поделим промеж себя Русь. Мне — Москву, Суждаль, Новгород, Ягайле — Смоленск, Псков. Будем тебе дань давать по-старому, как при Батыге давали.
— А сберете ль столько?
— Чего ж не собрать? Русь велика. У Дмитрия хозяйство крепкое. А наши руки глупее, что ль, Дмитриевых? Он у тебя скидку выторговал, а гляди, как озолотел на том! А то б тое золото тебе ж бы шло.
— А на что мне Москва! И золота у меня вдосталь.
— А кто его знает, может, Дмитрий удумает твое золото у тебя отнять?
Брови Мамая колыхнулись, руки сжались.
— Ну нет! — Превозмог себя, сказал спокойно: — Что ж, князь! Готовься, посмотрим.
— Буду готовиться!
— Готовься.
Мамай не только принял дары от Олега, но и сам Олегу отдарил.
Пусть не выносит из Орды обид.
Еще Олег плыл по Волге в Рязань, а уж в Сарае встретили нового гостя.
