— Отче!
— Ну-ка, скорей!
Андрей тотчас приволок тяжелый узел и снова направился во мрак.
— Куда ты?
— Там еще есть.
— Ты, может быть, и самую избу приволок?
— Не. Избу оставил. А чего добро бросать? Князья мы, что ль?
— Ну, давай скорей!
Кирилл спешился и торопливо закрепил узел за седлом. Андрей снова появился, волоча поклажу.
— Как ты доволок-то?
— Я не сразу.
— Ну, давай, садись!
— Уже!
— Ты на коне-то крепко сидишь?
— Как на печке!
Объезжая улицы переулками, наткнулись на заставу. Протянув копье поперек пути, стражи окликнули:
— Кто идет?
— Кирилл Борода, зодчий великого князя.
— С богом!
Их охватила ночная прохлада, ветер потек душистый и легкий проезжали луга.
Кирилл оглянулся: позади, в Рязани, на высоком берегу горел костер. Розовый пламень освещал каменную белую стену — терем.
— Каменщики костер жгут! — угадал Андрейша.
— И так не замерзли б! — ответил Кирилл. — Угомону им нет! Спали б, на заре им опять на работу.
И яростно хлестнул своего горячего коня.
Тридцать вторая глава
ОРДА
Олег со свитой поехал в Орду. Ночь застала их под стенами Сарая. Рязанский стад остановился в степи. Пахло мятной прохладой трав, конями. Позвякивали цепи на конях, оружием постукивала стража. Кричала ночная птица.
Из степной тьмы Олег смотрел на освещенный Сарай; шла одна из последних ночей уразы, Рамазана, месяца, когда по целым дням строго соблюдался пост — ни капли воды, ни крошки хлеба никто не брал в рот. Но теперь была ночь, и от звезды до звезды яростно утоляли утробу наголодавшиеся постники — те, которые имели еду и питье. И каждый двор, озаренный свечами, сиял в те ночи, и торговая площадь раскрывала съестной торг, засветив огни над соблазнительными грудами товаров. Город, весь в отсветах огней, костров, простирался вдаль под розовым заревом, как под княжеским одеялом. И оттуда пахло горелым маслом и мясом, оттуда гудели трубы, и дудки, и бубны. Временами долетали гулы толпы, ликовавшей и счастливой от зрелищ.
— Что они творят? — спросил Олег у Бернабы.
— Единоборствуют, обнажаясь до пояса. Либо по канату пляшут в небе. А может, шуты басни бают.
Бернаба уже побывал у Мамая, известил о приближении Олега, и Мамай с Бернабой выслал навстречу князю двух именитых мурз.
Мурзы завистливо смотрели на праздничный Сарай, но скрывали друг от друга досаду, что приходится в такую веселую ночь чинно стоять позади рязанского гостя. Они скрывали досаду на генуэзца, что он не сгинул в рязанских лесах, прибыл с князем, возвращен князем хану. Мурзы скрывали досаду, что хан одобрил Олега, сказал:
— Видно, князь не злобствует за Рязань. Моего слугу уберег, сам едет, дары везет. Встречайте Рязанского князя с честью.
Хитер Олег, что повез Мамаю Бернабу. Хитер Мамай, что встретил Олега с честью.
Утром Сарай раскрыл свои ворота перед Олегом. Улицы заполнил народ, глядя русских воинов. Но в воротах Олега не встречали, на улицах князя не привечали, никто великого князя Рязанского Олега Ивановича в Орде не почтил, кроме двух мурз, молча ехавших по городу впереди Олега.
На дворе, отведенном рязанцу, поставили стражу, и, как это понять, Олег решить не смог: для почести ли и охраны, для того ли, чтоб не смел со двора сходить. А когда сказал, что хочет сперва пойти в церковь отслужить молебен за благополучное завершение пути, долго переговаривались, спрашивались у Мамая, спрашивали и у православного епископа, должно ли идти князю в церковь.
В этот день в саду, где цвели деревья, хан снова слушал обретенного фряга. Бернаба говорил:
— Сила его не велика. Но гнев на Москву велик.
— Зависть — не гнев! — сказал Мамай.
— Завистью распален до гнева, до ярости.
— Годится? — спросил Мамай.
— Слаб. Одного его мало.
— А еще кто есть?
— Есть. Всякий Дмитриев враг — нам друг.
— У Дмитрия есть и русские враги.
— Не остается. У него есть и не русские враги.
— А ну?
— Ольгерд из Литвы Дмитрию враг?
— Он умер.
— А сыновья есть.
— Вчера сказывали: двое Ольгердовых сыновей перешли к Дмитрию. На Ольгердовой дочери женат Дмитриев брат — Владимир Серпуховской. Ольгердов племянник Боброк на Дмитриевой сестре женат. Они все в родстве. Все из одного гнезда, а наше гнездо — другое.
