— Будет тебе и родина, Климе. И детей заведешь. Теперь ты дома. Годов-то много?
— Двадцати двух полонили да тридцать в Орде рабствовал. Вот и считай.
— Женишься!
— Поглядим.
Утром Кирилл отыскал Овдотью.
— Ну, девушка, как силы? Прибавились?
— Будто покрепче стала.
— Хорошо!
— Где ж хорошо-то? Ты пойми: вот люди видали, сказывают, мужа татары в полон повели. Чем выкуплю? Брата Сеню тоже повели, а он раненой. Как их оттоль достать? А как в яме лежала, лежу и слышу: ребенок шевельнулся. Легко, как рыбка плеснулась. А у нас их не было. Надо ж ему зародиться в такой беде! Ты, стало быть, не одну меня спас. Всю жизнь об тебе молиться буду. Уж татары ко мне тянулись через обвалины. Да сил недостало: думали, сама задохнусь.
— А и у меня сын. Вчерась нашел. Андреем звать.
— Что ж, иной найденный теплей кровного возрастает. Вьюношек, что ль?
— Младень. Годов осьми. А ты, как город Рязань, отлежалась под бревнами и вот встаешь.
— Твоими руками.
— Полно. Сама сильна. Видел, как на стенах рубилась. Воину впору так.
— Зло взяло. Чего лезут?
— Как это ты столько ден в погребе не евши сидела?
— А там была еда. Чьи-то припасы — репа да морковь.
Однажды Кирилл посоветовался с Климом и отвел генуэзца к Олегу: наскучил он — целые дни озирался вокруг и молчал, с неохотой слушался Кирилла.
Князь вышел из шатра, и Кирилл передал раба князю из полы в полу.
— Сколько ж тебе за него?
— На твою, государь, цену.
— Ну, мне с тобой будет долгий расчет: сказал, чтоб, как ляжет путь, везли б сюда камень. По весне начнем строить. А до весны я те прокормлю. Да и другому скажи, ключнику, — он теперь волен, коль сам из полона пришел, — пущай придет. Ключником и у меня будет.
Кириллу не хотелось оставаться одному в безлюдной слободе.
— Сперва двери, княже, сруби. Не в чем ключом-то поворачивать.
Олег нахмурился.
— Ступай.
Но хоромы Олегу хоть и не затейно, а скоро и складно поставили. Вскоре и по всему пожарищу уже светлели избы, дымились землянки, и людской говор опять потек над крутым берегом города Рязани.
Двадцать девятая глава
ПОКРОВ
Настал Покров. Надо было бы покормить скотину последним пожинальным снопом. Но в далекую Орду ушел рязанский скот, и в пламени погорели снопы. Журавли улетели задолго до Покрова, и это сулило раннюю и холодную зиму. Ветер весь день дул с востока, с Орды, — та же примета: жди суровой зимы.
А девушки по всей Руси в этот день молились:
— Батюшко Покров! Покрой землю снежком, а меня молоду — женишком.
Наступили сроки осенних свадеб, и над теплым пеплом Рязани в глухих и темных землянках закипели свадебные каши, загудели венчальные пиры.
Звенели песни, поминая богородицу и Ярилу, и старики за свадебным столом завистливо почесывали бороды, глядя на стыдливое нетерпенье повенчанных, а матери выглядывали за дверь, не лег ли снег: выпадет на Покров снег — добрый знак: молодым он сулит благополучную жизнь.
Кирилл стоял в эту ночь у своих ворот.
Небо над ним чернело зловещей мглой. А по белой земле ветер гнал легкую поземку. Из города долетали голоса, возгласы песен и звонкой девичьей радости.
Кирилл тоскливо вслушивался во тьму. Еще не обсохли землянки, а уж свадьбы поют. А ему — стоять на ветру, слушать далекие пиры да глядеть, как переползают волны снега по буграм окоченелой земли. Так постоял он, отошел от ворот и крикнул:
— Анюта!
И ветер отнес во тьму его тягучий зов.
Кирилл прошелся по пустырям. Всюду мело, отовсюду долетали вскрики свадебных песен и причитаний. Никогда так не томил его пустой, неприютный дом.
«Может, в Коломну к Домне сходить? Нет, не то думается».
Невдалеке, меж изгородями, шарахнулась, ляскнув зубами, тень волка. Кирилл свистнул. Тотчас волк остановился и повыл. Ему откликнулись издалека.
«Подмогу зовет!»
Кирилл вспомнил о доме.
«Как бы вой Андрейшу не напугал».
Не спеша он пошел обратно; ветер бил в лицо сухим, жестким снегом, мешал смотреть. Отворачиваясь от ветра, он видел, как не спеша следом плелся волк.
«Чего пристал?»
Но невдалеке от дома волк взвизгнул и остановился. Кирилл оглянулся на него. Волк стоял, ощетинившись, поводя носом по ветру, и тревожно, негромко скулил.
