– Я видела. Моя подруга с мужем купили дом в Брянской области, в брошенной опустевшей деревне. Я была у нее…
– И что? Что ты там увидела, кроме идиотизма сельской жизни?
– Кот, не говори так! Я видела двух счастливых людей… Во всяком случае – спокойных! Ты этого просто не понимаешь, не видишь, не слышишь, – снисходительно-ласково объяснила Лора.
– А что тут видеть? Что тут надо понимать? – начал я сердиться.
– Кот, нет одинакового счастья для всех, – задумчиво сказала Лора. – Но есть волшебный ключ судьбы – свободная воля. Этим золотым ключиком ты отпираешь дверь в свое будущее…
– В брошенном доме? В пустующей деревне? – с досадой переспросил я.
– Не знаю, Костя, – беспомощно развела руками Лора. – Но за все последние годы я впервые увидела спокойных и свободных людей. Я никому никогда не завидую, а тут вдруг поняла, что вся наша жизнь – тусклая нелепая чепуха. Покорное озлобленное рабство или крысиные гонки со стрельбой…
– Пой, ласточка, пой… Пой, не умолкай, – усмехнулся я.
Лора подошла ко мне и обняла.
– Я уж было привыкла к мысли, что ты исчез навсегда… А тут ты вернулся, и сердце соскочило с хода…
– Почему?
– Потому что у нас с тобой нет впереди ничего. Я не знаю, что произойдет, когда я выйду на лестницу. Страшно… Боюсь – открою глаза, а тебя больше нет… Совсем…
– Лора, родная, подумай – а твоим деревенским не страшно? У них что – охранная грамота в этом заповеднике для нежити?
– Не знаю, Кот, не знаю я – наверное, им тоже тяжело и бывает страшно. Но их жизнь – не идиотизм, а избранничество…
– Ну что ты молотишь, подруга! Послушай себя! «Избранничество»! В чем? В каторжной крестьянской работе? В одиночестве на пустой одичавшей земле? В первобытной жизни? – Я говорил нехорошо, зло, с досадой.
– Я не хочу спорить с тобой, Кот, я согласна жить так, как тебе нравится, – вздохнула Лора. – Мои друзья действительно живут как первобытные люди – вокруг нет наркоты, пейджеров, киллеров, олигархов и воров-министров, всего этого противного безобразия… Поэтому их избранничество в том, что они одни переживут этот песий век.
Я закрыл в ужасе ладонями лицо:
– Полный улет! Девушка блажит по-черному…
Александр Серебровский:
СОРЕВНОВАНИЕ
Боги – суетны, хвастливы и лживы. Легкомысленны, злопамятны и мстительны. И сила их – не по разуму.
Я не почитал богов, я не уважал их, я был преклонен перед ними потому, что боялся их.
Я стоял перед их пиршественным столом в рваном рубище и с веревкой на шее и ждал их милосердия. А веревочное ярмо становилось все холоднее и тяжелее, оно превращалось в золото.
Из всех подданных мне людей и народов стояли за моей спиной, чуть в отдалении, лишь мои любимые псы и тихо поскуливали от страха и сострадания.
А Дионис с Аполлоном веселились, пили, жрали – Пан неутомимо подавал им яства и амфоры с вином, и лакали его боги, как звери, и чем больше пили, тем их враки становились неудержимее, а споры непримиримее.
Я бессильно и обреченно стоял около их празднества, а Пан играл им на свирели, а боги ликовали в гордыне и доказывали друг другу – кто более любим Зевсом, кто умнее, кто красивее, чьи подвиги важнее, кто больше трахнул баб, чьи чудеса удивительнее, чей фаллос сильнее, кто может больше выпить и кто прозревает будущее дальше.
Солнце поднималось выше, становилось жарче, и под его лучами затвердевал холст моего рубища, он мерцал и золотился, давил на усталые плечи, он медленно накалялся, и я понял, что сгорю в нем, как в печи.
Не могли договориться братья-боги. Пока Аполлон не сказал Дионису:
– Моя игра на кифаре завораживает мир. А ты, Дионис, лишен нашим великим отцом таланта создавать чарующие звуки. Ты можешь только плясать и горланить. А мне нет равных в волшебстве музыки…
Только на миг нахмурился Дионис, но тут же воспрянул, захохотал, захлопал в ладоши:
– Бедный брат мой, Апа, дорогой! О чем ты говоришь? Не божеское это дело – бренчать на струнах! Вон мой слуга Пан – он волнует глупые людские души своей свирелью. И нравятся его хиты людишкам больше, чем твои шлягеры, любезный брат мой Апа! Ты – наш божественный предводитель муз, наш прекрасный Мусагет!
