Снег укутывал вершину утеса и наискосок пронзал свинцовые волны Атлантики, чередой накатывавшие на узкую песчаную полосу у подножья склона.
Деревья на вершине почернели, листья опали под натиском ноябрьских бурь. За деревьями виднелся скромный коттедж, из трубы поднимался сизоватый дымок и таял на ветру. Перед коттеджем, на краю утеса, примостилась небольшая гаубица. За нею стоял Дэвид Стюарт, прячущий лицо от летящего снега за воротником макинтоша.
И взял посох свой в руку свою, и выбрал себе пять гладких камней из ручья, и положил их в пастушескую сумку и с пращою в руке своей…
Незаметно пролетали лето за летом, весна за весной, осень за осенью. Зима любила хлестать нежную траву у крыльца, стегать деревья на обрыве, истязать береговую полосу у подножия…
Пока кругом бушевала буря, они лежали в коттедже, тесно прижавшись друг к другу, плоть к плоти, дыхание к дыханию, отгоняя лютый холод. Зима, не жалея сил, пыталась разрушить крепость, возведенную их любовью, а они только смеялись в кромешном мраке и тепле, уверенные, что крепость никогда не падет.
Но вот крепость разрушена до основания.
Снежинки жалили лицо, но Дэвид не отводил взгляда от водной глади. Он искал золото, много золота — золото женских волос. Необъятные водоросли золотистых прядей; безбрежные, точно стаи рыб, плечи, вздымающиеся от взмахов исполинских рук; фонтаны брызг, поднимающиеся от ударов длинных, словно корабельные мачты, ног. Если сводки не врут, еще надо высматривать чаек и дельфинов. Чайки будут кружить на ее увенчанной пеной головой, а дельфины — плыть рядом. Она восстанет из глубины, сверкающая, как солнце — любезна, как Иерусалим, грозна, как полки со знаменами, и его огромная смертоносная праща запоет, и ее не станет. Как прекрасно нежное твое чело — как прекрасны ноги твои в сандалиях!
Ветер усилился, и Дэвид отвернулся, пряча коченеющие щеки. Его взгляд упал на коттедж. Пока Дэвид разглядывал дорогой сердцу зимний домик, на крыльцо вышла девушка и направилась к нему сквозь предрождественскую метель. Теплое пальто скрывало высокую фигуру, чьи изгибы он знал как свои пять пальцев; вязаный шарф перехватывал каштановые волосы, которые по ночам рассыпались на соседней подушке. Ясные серые глаза вечно заставали его врасплох, прямо как сейчас, когда девушка приблизилась и сказала:
— Дэвид, кофе на плите. Выпей и поспи хоть немного. Он покачал головой.
— Выпью чашку и вернусь.
— Нет. Ты не спал всю ночь. Не бойся, если она объявится, я тебя разбужу. Успеешь навести прицел.
Дремавшая до сих пор усталость очнулась при упоминании сна и с новыми силами навалилась ему на плечи.
Усилием воли Дэвид отогнал ее прочь.
— Ветер совсем ледяной, — заметил он чуть погодя. — Накинула бы одеяло.
— Ничего, не простыну.
— Интересно, а она не замерзла?
— Ты же знаешь, она больше не человек и холода не ощущает. Иди поспи.
— Хорошо, попробую.
Он помедлил, собираясь поцеловать ее на прощание, но не смог.
— Разбуди, если она появится. В любом случае, буди через три часа.
— Я постелила на диване. Там теплее. За меня не беспокойся, я не подведу.
Он двинулся по запорошенной снегом лужайке к дому. Ликующая усталость снова взобралась на плечи, заставляя их обмякнуть. Дэвид почувствовал себя стариком. Стариком, которому неполных тридцать пять лет.
