Выпрямившись и расправив плечи, она выскочила из палаты.
Ее запал пропал, как только она добралась до своей квартирки, в которой отсутствовала несколько дней. На Эллисон пахнуло затхлостью. А затем вдруг до нее дошла чудовищность случившегося.
Она дала волю слезам и плакала до тех пор, пока не обессилела. Когда рыдания сами собой прекратились, Эллисон задумалась: зачем она плачет? Разве она не рада, что все закончилось?
Взгляд рассеянно блуждал по комнате. Эллисон раньше нравилась ее небольшая и уютная квартирка. Но после пребывания в течение нескольких дней в доме Энн ей вдруг показалось, что она находится в камере заключения и стены давят на нее.
В комнате царил идеальный порядок. Каждая вещь находилась на своем месте. Здесь никогда не было ничего лишнего. Невозможно себе представить, чтобы на спинке стула висела какая-нибудь мужская тенниска или на полу валялась газета, развернутая на полосе со спортивными новостями. На кухне в раковине стоял лишь стакан. Один стакан, а не два. Дом Энн похож на жилье, квартира Эллисон была стерильной, как ее лаборатория. Впрочем, и ее жизнь тоже.
– Перестань жалеть себя, – пробормотала Эллисон, поднявшись с кровати и направляясь на кухню.
Она сама сделала выбор и живет в соответствии с этим выбором. Энн все время ходила на танцы и вечеринки, когда училась в колледже. Эллисон оставалась дома и занималась. Энн постоянно находилась в окружении парней – потенциальных женихов. Эллисон избегала контактов с мужчинами. Энн и Эллисон были умны, но каждая из них распоряжалась способностями сообразно своим интересам. Эллисон целиком сосредоточилась на работе. И часто негодовала по поводу того, что Энн зря растрачивает умственный потенциал.
Но так ли уж она растрачивает? Энн счастливая. А Эллисон… какая она? Смирившаяся со своей судьбой? Во всяком случае, слово «счастливая» к ней не подходило.
Вплоть до последнего времени Эллисон была довольна жизнью. Сейчас же испытывала беспокойство, которое раздражало ее. Чего она хочет?
Выключив свет, Эллисон забралась на узкую односпальную кровать. За последние дни она привыкла к королевских размеров постели Энн, без всякого сомнения, способной принять двоих.
А еще привыкла к красивым платьям и макияжу. Ей понравилось чувствовать волосы на плечах и ощущать запах духов.
Эллисон забеспокоилась, когда поняла, что будет скучать по многим женским причиндалам. Но еще больше ее беспокоило то, что ей будет недоставать мужского присутствия. Мужского запаха. Мужских прикосновений. Поцелуев. Она почувствовала, что к глазам вновь подступают слезы.
Господи! Неужто и в самом деле она станет плакать о мужчине? О том мужчине?
Он заявил, что испытывает желание к Энн. К Энн, но не к Эллисон. Он даже не узнал, что она была той женщиной, которую ласкали его руки и губы. Спенсер – повеса, завсегдатай курортов – сегодня здесь, завтра там, человек, которого интересуют лишь собственные мысли и чувства. Лучше бы вообще не приезжал в Атланту. Он не создан для Энн. И конечно же, не создан для нее. И слава Богу, что она никогда больше его не увидит.
Тогда почему она чувствует себя такой одинокой и несчастной?
– Давай, Распутин! Вот молодчина! Ты такой красавец. Знаю, что я не объект твоей любви, но должна это сделать. Ну как, тебе приятно?
– Похоже, очень приятно.
Не вынимая руку из клетки кролика, продолжая оставаться все в той же не очень светской позе, Эллисон повернула голову и увидела Спенсера, стоящего всего в ярде от нее.
– Что вы здесь делаете?
– А что вы там делаете? – Он кивнул на клетку.
Эллисон вынула руку, потрепав на прощание кролика, и закрыла дверцу. На руке у нее была перчатка из кроличьего меха. Спенсер с любопытством уставился на Эллисон. В глазах сверкнули озорные огоньки, на губах появилась усмешка. Его спокойствие и абсолютное самообладание раздражали ее, тем более после этой кошмарной ночи, большую часть которой она проплакала.
Эллисон с вызовом приподняла подбородок:
– Я глажу его живот перчаткой из кроличьего меха.
– И для какой же цели?
– Мне нужно получить образец спермы. Это возбуждает его.
