Ленин откинулся на спинку кресла, взглянул на Репнина внимательно.
— Я не скрою, — произнес Ленин, — что адресуюсь сейчас к вам по рекомендации Чичерина.
Наступила пауза; видно, не просто было вести разговор: одному — начать, другому — поддержать.
— Вы были третьего дня на собрании в иностранном ведомстве, когда туда явились наши комиссары? — спросил Ленин.
— Был.
— И вы, конечно, знаете, как мы поставили вопрос? — Ленин взял ручку и легонько ударил по столу. — Всех, кто хочет служить Советской России, мы примем как равных… Именно так был поставлен вопрос?
— Да, именно так.
— И вы сказали вместе со всеми «нет»?
— Разумеется.
Ленин протянул ладонь и тронул зеленую веточку, тронул оберегающе, как трогают голову ребенка.
— Сказали категорически?
— Да.
Ленин посмотрел в окно: там уже начинался рассвет, выступили контуры соседнего здания, белая полоска снега на крыше, невысокая мачта в, кажется, флюгер на ее вершине.
— А мог бы я вас спросить. Николай Алексеевич, — Ленин впервые так назвал собеседника, — мог бы спросить: почему?
Репнин взглянул вслед за Лениным в окно и там, дальше, за крышей соседнего дома, выше трубы, выше мачты, выше флюгера на ней, явственно рассмотрел купола Смольнинского собора, пока еще тусклые, но отчетливо прорисованные на бледном поле рассветного неба.
— Почему? — Наверно, Репнину явилось желание высказать этому человеку все, что сейчас думал. Сказать, что единственно, о чем он мечтает, это служить России, служить ее величию, чтобы навсегда ушли в небытие ее беды и несчастья — деревни, опустошенные сыпняком, поля, сожженные солнцем, сохи на полях, лучины в избах, чтобы канула в вечность эта дремучая тьма, которая, точно вода в половодье, вон как широко разлилась по России. Репнину хотелось высказать все это. — Почему? — повторил он и ответил одним махом: — Веры нет…
— Ну что ж. и на том спасибо.
Ленин встал. Возможность возразить собеседнику, сшибиться в споре прогнала усталость. Он дошел до окна, бросил в него быстрый взгляд, обернулся и пошел к Репнину.
Вы очень богатый человек?
Репнин смешался.
— Вы получили от могущественных предков нефтяные земли?
Репнин окончательно смешался — не ждал, что вопрос будет поставлен так прямо, с такой грубой, как ему казалось, прямотой.
Немного земли, отнюдь не нефтяной.
— Тогда что же вы защищаете?
Репнин качнулся в кресле.
Ленин не сводил с него глаз.
— Да, что вы защищаете, когда говорите нам «нет»? Сердцем, разумом, наконец, жизнью своей, какую истину?
Репнин вздохнул и посмотрел в окно и вновь увидел купола Смольнинского собора. Небо разгоралось позади них, и купола становились все объемнее. И, странное дело, вид этих куполов горячо стеснил грудь.
— Всегда, сколько помню себя… — сказал Репнин и запнулся. — Всегда… — продолжал он не без усилия, — отказывая себе во многом, разрешал одно — говорить правду.
— Я прошу вас об этом.
Самую жестокую и злую… правда всегда зла, — сказал Николай Алексеевич.
«Какая сила родила в этом человеке такую ненависть к тому миру и воодушевила на такое подвижничество? — думал Репнин. — Мученическая смерть брата и желание отомстить всем убийцам на века и века (отмщение правого способно обрушить небо)? Или идеал, тот высокий идеал, который разбудил и повел на смерть Пестеля?.. — Репнин смотрел на Ленина. — Нет беспощаднее огня, чем горе, однако оно и способно родить чудо. Какая сила вызвала к жизни этого человека?..»
— Я отнюдь не считал тот порядок жизни совершенным, но он был устроен людьми, которых я уважаю, устроен не вчера и не сегодня… — Репнин смотрел Ленину в глаза. — И я не могу признать нынешний порядок более справедливым только потому, что он утвержден силой.
— Сила не всегда синоним несправедливости! — бросил Ленин.
— Но вы принудили, вы… — произнес Репнин.
— Принуждение, к которому обратились мы, благо, — сказал Ленин и улыбнулся — он был непоколебим в своей жизнерадостности.
