В конечном счете Рузвельт переоценил силу Жиро и недооценил потенциал де Голля. В общем и целом Рузвельт, по мнению Мэрфи, заблуждался: "Президент убеждал себя, что он "справился" с де Голлем - собственное слово Рузвельта - и мог продолжать управлять им".
Это было не так.
На Касабланкской конференции Рузвельт потребовал у генералов экипировки 250 тысяч французов. Двадцать четвертого января Рузвельт достиг соответствующего соглашения с Жиро, написав свое "о'кей" на полях представленного ему меморандума о вооружении французских дивизий. Так американцы начали осуществление программы восстановления французской боевой силы. Сделать это под своим полным руководством им оказалось слишком трудно.
Говоря обобщенно, основной документ конференции в Касабланке Американо-английский меморандум о встрече, подписанный 23 января 1943 года, был своего рода компромиссом между американской и английской линиями в мировой дипломатии. Выработанная программа довольно ярко характеризует "просвещенный эгоизм" Рузвельта. Помощь находящемуся в критическом положении Советскому Союзу строго дозировалась, а о главном, что могло бы ему помочь - об открытии второго фронта даже не было речи. Операции в Средиземноморье означали выжидательную тактику. Китаю планировалась помощь в размерах, обеспечивающих лишь его выживание. В целом Касабланка, если критически оценить ее результаты, свидетельствовала о том, что у англосаксонских союзников было во многом общее понимание того, что следует беречь силы до решающих событий, закрыв глаза на то, во что подобная тактика обходится другим союзникам. Ну что ж, придет время, и последние получат возможность отреагировать на такую "несентиментальную" позицию.
В Касабланке Рузвельт и Черчилль пришли к общему заключению, что война вступила в решающую стадию. Как сказал Черчилль, "это еще не конец, это еще даже не начало конца. Но это, возможно, уже конец начала". Ему осторожно вторил Рузвельт: "Поворотный пункт этой войны наконец достигнут".
На пресс-конференции по окончании касабланкской встречи Рузвельт выступал первым. На ней он объявил то, что явилось сюрпризом даже для сидящего рядом Черчилля. "Некоторые из англичан знают эту старую историю, сказал президент. - У нас был генерал по имени Улисс Симпсон Грант, но в дни моей и премьер-министра юности его звали Грант - "Безоговорочная капитуляция". [По-английски буквы "Ю. С." являются первыми буквами названия страны (Соединенные Штаты), выражения "безоговорочная капитуляция" и инициалами упомянутого Гранта.] Уничтожение военной мощи немцев, японцев и итальянцев означает безоговорочную капитуляцию Германии, Италии и Японии".
Собственно, Черчилль не хотел приложения доктрины безоговорочной капитуляции, по крайней мере, к Италии. Он надеялся на приход здесь к власти удобных для Лондона политических деятелей. Ощущение Рузвельтом этого внутреннего сопротивления частично объясняет то, что требование безоговорочной капитуляции появилось не в конечном пресс-релизе конференции, а было выражено им устно 24 января 1943 года: "Мир может прийти на эту землю только в случае полного уничтожения германской и японской военной мощи". К. Хэллу, который отметил, что слова Рузвельта были для него тоже "сюрпризом", сказали, что Черчилль просто онемел. В 1948 году Хэлл написал Р. Шервуду, что сам бы он "не употребил такого термина".
Это был серьезный дипломатический шаг со стороны Рузвельта. И, нет сомнения, сделанный частично для того, чтобы в Москве не создавалось впечатления, будто в Касабланке происходит сепаратный сговор, который при определенном развитии событий может дать и сепаратный мир с Германией на Западе. Но еще более важно, как нам представляется, то, что этим своим шагом Рузвельт окончательно взламывал существующие международные отношения. Отныне уже трудно было представить некое сохранение прежней системы на основе компромисса с Германией в Европе и Японией в Азии. Требование безоговорочной капитуляции предполагало уничтожение (а не простое ослабление) мощи этих стран, создание в центре Европы и в Азии политического вакуума, который США надеялись заполнить. И понятно удивление Черчилля, с которым его оптимистичный сосед не удосужился обсудить важнейший дипломатический фактор будущего мирового развития. Рузвельт настаивал на спонтанности своего шага, но мы сейчас знаем, что над этой проблемой долгое время работала группа специалистов в госдепартаменте и именно ее выводами руководствовался Рузвельт, когда делал свое замечание. Для Черчилля объяснилось эйфорическое состояние президента.
