В этот же день посольство давало прием по случаю моего отъезда. Гостей было много. Вначале пришли деятели оппозиции, они в этот день были свободны от крупных акций, затем стали появляться представители правящих сил. Они подходили по мере того, как завершали свое шествие в демонстрации. Здесь — в этом была уникальность места — встречались и те, и другие. Руководители деголлевской партии пожимали руку всегда жизнерадостному и улыбающемуся Жаку Дюкло — одному из ведущих деятелей коммунистического движения Франции. Для того они и существуют, дипломатические приемы, чтобы предоставлять возможность общаться всем.
Де Голль провел глубокую реорганизацию правительства Ж. Помпиду, заменив девять министров. Правительство, профсоюзы и предприниматели провели упорные переговоры и сумели достигнуть к 6 июня нелегкого согласия, которым, однако, были удовлетворены все. Жизнь во Франции начала входить в нормальную колею.
8 июня поезд с Восточного вокзала увозил нас на Родину. До Москвы теперь не пять, а меньше двух суток пути. Столицы наших стран, Советский Союз и Франция за последние годы стали ближе, и не только с точки зрения пассажирского сообщения.
Газета «Монд», дав информацию о моем отъезде, сопроводила ее короткой фразой-оценкой: «Дубинин способствовал развитию франко-советских отношений». То, ради чего я работал в течение почти пяти лет, оказалось замеченным.
В семье нас стало пятеро: мы увозили с собой в Москву двух дочерей-близняшек, двух парижанок Иру и Таню — главное наше личное приобретение за второе пребывание во Франции.
У работы в центральном аппарате в Москве свои правила. В посольстве от зарождения инициативы до завершения работы над ее оформлением в виде постановки вопроса перед Москвой время уходит главным образом на предварительную прикидку замысла с местными собеседниками. Для центра это не более, чем исходный материал. Если он представляет интерес, то тем, кто трудится в центре, требуется позаботиться, чтобы предложение попало на все необходимые столы, чтобы по нему были даны соответствующие поручения, чтобы подготовленные проекты решений были доложены начальству. Причем желательно, чтобы это было сделано помощниками начальников не под горячую руку, а в благоприятный момент, а еще лучше с благожелательным комментарием. Это всего лишь один из вариантов. А согласования с коллегами по министерству? А с другими министерствами? Одним словом, эта работа требует освоения того, что принято называть внутренней дипломатией, которая отличается от дипломатии вообще тем, что она труднее.
Кто может оказаться сильнее и влиятельней в аппаратном раскладе? Тот, кто придумал оригинальную, смелую акцию, новый подход к вопросу? Не обязательно. Вполне возможно, другой — тот, кто первый узнал настроение руководства. Некоторые мастера утверждения собственной значимости, раздобыв сведения о том, что и как требуется наверху, не прочь устроить совещание, «остро» поставить вопросы подчиненным, язвительно покритиковать тех, кто высказывал мнения, идущие вразрез с уже известным им мнением начальства, затем от себя изложить мудрость, услышанную сверху, и потом, когда бумага с такой мудростью получила одобрение, демонстрировать свою гениальность перед посрамленными оппонентами, укрепляя тем самым собственный авторитет.
Я не могу сказать, что все в правилах внутренней дипломатии достойно критики. Многое, вероятно, неизбежно для придания какой-то гармонии работе госаппарата. Кроме того, при удачном сочетании качеств тонкого царедворца с хорошими профессиональными навыками порой получаются полезные работники, делающие карьеры. Но у меня с этим бывало немало неприятностей. Я старался и в работе в центре пробивать дела, которые казались мне необходимыми не с точки зрения настроений начальства или требования момента, а с позиций государственного интереса. Это приводило к трениям, особенно со страшим помощником А. А. Громыко, который считал себя едва ли не таким же значимым, как сам министр.
Трудность моя состояла еще и в том, что я не принадлежал ни к одной сложившейся группировке в мидовском аппарате. Я старался строить наилучшие отношения со всеми, но даже с теми, с кем меня связывала близость профессиональных убеждений и замыслов, я был готов к дискуссии, если, как мне казалось, этого требует дело. Правда, я был готов уступить более сильному аргументу.
