– А я слышала, – между делом проговорила Айфиджениа, колдуя над ним, – что в таких случаях клыки выдирают и на шее носят…
– Это от слабости, – совершенно другим голосом ответил Джек. Отрешенные глаза ясно поблескивали. – Они так боятся ррит, что прячутся от этого страха в презрение. Вроде как это не они на нас охотятся, это мы на них охотимся. А я не боюсь. Я – равный.
Медичка ловко и бесцеремонно расстегнула на нем штаны и стянула ниже. Шрамы доходили до паха, и там-то выглядели хуже всего.
– Ёпть, женщина, предупреждать надо! – неожиданно сконфузился Лэнгсон.
– А ты неужто стеснительный?
– Я подтаял, – обиделся Джек. – И у меня интеллектуальная фаза.
– Я заметила, – сообщила Айфиджениа, – мне нравится.
Лэнгсон вздохнул.
– Всем нравится яйцеголовый, никто не ценит Лакки… – пробормотал он, застегиваясь и поднимаясь с койки. Сморщился, когда целлофан отлипал со спины. – А ведь если б не Лакки, всем яйцеголовым давно настал бы пинцет…
– Ты только личностью не расщепляйся. Этого не хватало.
– Не буду. Раз не велишь.
Женщина улыбнулась, принимая шутку.
Джек посидел напротив, глядя в пол, и вдруг сполз с койки, устроившись у медичкиных ног.
– Айфиджениа, – задумчиво проговорил он. – Дочь Агамемнона и Клитемнестры, принесенная в жертву Артемиде для того, чтобы поход греков на Трою осенила удача.
Она тихо засмеялась.
– Джек, зачем ты помнишь столько ненужных вещей?
– Не знаю, – Счастливчик пожал плечами. – Я не нарочно. Мозги так устроены.
– Это просто мода, – с сожалением объяснила медичка. – Мода на имена. Она проходит волнами. То девочек зовут Мэри и Сюзи, то Глэдис и Дейдра, а то вдруг Эланор и Арвен. Вот только мода на одежду меняется каждый сезон, а людям с именами жить всю жизнь.
Лэнгсон скривился.
– Мне еще повезло, – весело сказала Айфиджениа. – У меня родители греки. И греческое имя. Если б меня звали, скажем, Алатириэль – не знаю, как бы я жила. Я же просила, не надо меня называть полным именем. Я Ифе. Или майор Никас, если уж хочешь официально.
– Не хочу официально, – откровенно сообщил Джек.
Ифе смотрела на него сверху вниз. Так хорошо, по-доброму, что хотелось положить ей голову на колени, и чтобы гладила. «Эх ты, Птица», – думал Джек. Он хотел знать, отчего у нее покраснели глаза. Плакала? Мучилась над полутрупом в углу, пробуя гитару? Лэнгсона злило, что Птица тратит себя по мелочи. Лучше бы мелкий эвакуант сдох. Лакки в свое время был в его положении и на самом деле желал парню добра.
Во вселенной ррит не существовало мирного населения, нонкомбатантов, дипломатической неприкосновенности, Красного Креста, перемирий, пленных, оставшихся живыми после допроса, обмена ими, завершения войны чем-то помимо тотального физического уничтожения противника. Многого другого тоже. К примеру, категории «женщины, дети и старики» в человеческом понимании. Ррит не знали дряхлости, не щадили собственный молодняк, а самки их были крупнее и сильнее самцов. Иное устройство чужой расы их смешило. Казалось глупым и неудобным. И не становилось поводом для послаблений.
Они могли оставить мальчишку в живых нарочно. Чтобы боялся, нес страх как заразу. Люди боялись все меньше и меньше, и, судя по действиям противника, сейчас ррит хотели исправить именно это. Иначе зачем был нужен дикий прорыв, который заведомо не мог окончиться занятием постоянных позиций? Стратеги объяснить не могли; объясняли ксенологи.
Уже второй. В прошлый раз они дошли до самой Земли. До третьей линии обороны.
В этот – их не подпустили даже к «области сердца».
Прогресс налицо.
– Вот только жалко, планшет умер, – сказала Ифе.
Джек встряхнулся, выцепленный из размышлений. Он успел чуть ли не задремать. «Подтаял», – раздраженно подумал он.
– То есть – умер?
– Волнами идет. Ничего не видно. Придется на браслетнике теперь все делать. Но планшет, он же одноразовый, его не починишь.
– Не бывает ничего одноразового, – авторитетно заявил Лакки. – Давай сюда. Даже презерватив можно употребить вторично…
– Джек! Я тебя прошу.
– Что?
– Здесь же ребенок!
– Ребенок спит, – отрезал Счастливчик. – А даже если и нет – не маленький уже.
