Из болота, подняв тяжкие брызги, выметнулось раздвоенное щупальце. Все трое выставили вперёд ладони. Юко, зажмурясь от напряжения, передавала образ огня истрах; Вадим и Анна по мере сил помогали. Щупальце, словно обжёгшись, отпрянуло и втянулось в грязь.
– Всё, – решила Анна. – Отныне летаю только на кислородные планеты.
– Не согласен, – быстро сказал Вадим. – Вы опять набьёте мою каюту какими-то глазастыми шевелящимися кустами.
– А куда мне было их девать? – удивилась Анна.
– К себе.
– У меня и так жили пиристы и серпозубы.
– К Таю или к Дарье.
– У Тай были мышевидные блонты, а у Дашки – лентокрылы и капайи.
– Кроме того, на «Ийелоре» были виварий и оранжерея.
– Дим, милый, там же всё было занято!
– Энн, – сказала Юко, – вообразите: Вы на кислородной планете. Без скафандра. Налетают зуглюки, Вы падаете в болото, и квадр ползёт по вашей незащищённой шее.
– Н-да, – скисла Анна. – Убедительно. Я уже не хочу на кислородную планету. Дожить до ванны – вот все мои мечты.
Под тонким силипластом скафандра исправно пробегали волны насыщенного кислородом воздуха, и всё же ей казалось, что кожа её покрыта слоем липкой грязи.
На корабле она с трудом дождалась конца обычных процедур в «вошебойке», отправила кибера с уловом в виварий и стала на ходу сдирать с себя осточертевший скафандр. Скорее под душ, в бассейн – и на свою тахту, к терминалу, к занозой сидящему в голове недописанному переводу, благо кормчий – лицо привилегированное, свободное от вахт и смен. Кормчий может целыми днями шататься по кораблю, раздражая экипаж своим мечтательно-бездельным видом, или вдохновенно ваять, как Гараи Рич, или, пугая окружающих, репетировать роль Офелии, как Аленор Турсунхоева, или писать монографию об эволюции формы самоварных краников, как Елизар Лазарев, или сочинять хорал для трёх органов и семиголосного хора, как Атшери Тай, или вязать кружева и переводить стихи со всех мыслимых языков, как Анна Хэйно; он может даже в припадке философской задумчивости ощипать и съесть уникальный экземпляр чезуарлийского иннулуса в корабельной оранжерее, как сделал однажды кормчий из кормчих, хэйнит Тэриннон, – всё равно его терпят, берегут его тонкую парапсихическую организацию. Подобными поблажками пользуются ещё разве что эмпат-контактёры, от пси-способностей которых зависит жизнь экипажа уже не в пространстве, а на планете: именно эмпаты лоцируют и чаще всего нейтрализуют ведомые и неведомые опасности чужого мира.
Итак, приступим. Сонет, любимая стихотворная форма после двустишия – бейта, шлоки, частушки – у гуманоидов хэйнитской расы, говорящих на акцентно-тонических языках. Система рифм суровее, чем у нас, а терцеты автор расписал, как катрен и двустишие. Что ж, ему виднее…
Кэль эгар мио мизерэлле сом…
Сколь ты убог и жалок, отчий дом,
Под этим покрывалом тайны синим,
От глаз Господних прячущим доныне
Людей с их грязью, горем и стыдом.
Как ангел, нищ, как князь подземный, хром,
Бреду по человеческой трясине.
Святого духа – ни в отце, ни в сыне,
Нет ни души живой в краю родном.
Их разум искривлён и свит узлом.
Сорвал я голос, вопия в пустыне.
Я к ним взывал на языке гордыни -
Мир не владеет этим языком.
Что ж, призывать на нас небесный гром?
Но раб как жил, так и умрёт – рабом.
Что ж ты, милый, так убиваешься-то? Всё не так уж плохо, живых душ на Теллуре хватает. Недалеко от тебя живёт Эн-Шардух, великий поэт и мудрейший человек. Ты наверняка читал его книги. Правда, Эн-Шардух живёт в Марнайе, а твои стихи написаны по-ареньольски. Значит, доведись вам встретиться – и каждый из вас, не особенно задумываясь, шлёпнул бы другого.
_ _ _
На древках копий трепетали ленты гербовых цветов. От сверкающих доспехов, разноцветных плащей, перьев, кружев, плюмажей перед глазами плавали огненные пятна. Визжали трубы. Надсаживали глотки герольды. Изукрашенные лошади, нервничая, грызли трензеля. Над белыми, алыми, синими шатрами развевались знамёна с гербами – и среди них, впервые за шестнадцать7 лет, герб Ваноров Альтренских: на белом фоне зелёно-серый филиор, держащий в лапах золотое солнце. Сам граф Альтренский, посвящённый сегодня в рыцари, сообразно знатности и древности рода, самим королём, сиром Алонзо Восьмым, и ставший отныне полноправным членом ордена, стоял среди собратьев, чьи чёрно-серые одеяния резко диссонировали с варварским великолепием толпы.
