Он тоже умел держать паузу. Но в конце концов заговорил – очень низким и очень тихим, срывающимся в хрип голосом:
– Вы нуждаетесь в помощи, тина16?
Не нужна ей ничья помощь – он не сомневался в этом. Юная женщина лет тридцати пяти17, по виду – жена старейшины цеха, или медика, или юриста, – в лесу, на рассвете, одна. И не крадётся, как знахарка, не дрожит на обочине, как похищенная и брошенная дурёха. Её шаг был неслышным, стремительным и плавным, маленькие сапожки мерно мелькали под подолом плаща. Женщины так не ходят: дамы семенят, горожанки переваливаются или вихляют бёдрами, крестьянки топочут… Он захотел увидеть её лицо – и вот оно поднято к нему, треугольное, нежное, прекрасное до судороги в горле. Спокойно-бесстрашный взгляд нефритовых глаз, длинных и раскосых, как у чанджийки. Надменные тонкие брови. Едва заметная улыбка в уголках гордых чувственных губ.
Женщина смиренно опустила длинные ресницы.
– Благодарю Вас, святой отец.
Она говорила с лёгким брайанским акцентом. В её низком, чуть сдавленном голосе не было и тени смирения.
– Вы идёте в Эстуэро? – спросил он по-брайански.
Анна улыбнулась, оценив его наблюдательность и такт, и тоже перешла на более привычный ей брайанский.
– Да, святой отец.
– Одна? От самого Брайланта?
– Нет, святой отец. Я ехала с мужем и слугой. Но третьего дня на постоялом дворе на нас напали грабители. Мой супруг погиб в схватке, слуга исчез – должно быть, в сговоре с негодяями. Мне же удалось спастись, и я иду в Эстуэро пешком, уповая на защиту Господа, – не моргнув глазом, изложила Анна.
– Есть ли в Эстуэро, кроме Господа, кто-нибудь ещё, могущий стать Вам защитой?
– Да, святой отец. В Эстуэро живут мои родственники; к ним мы и ехали на Клеро Дуодиес18.
Он опустил глаза, раздумывая. Веки у него были тонкие, как у ребёнка, полупрозрачные, с голубыми жилками. Странно: от чего у него такой тяжкий, душу вытягивающий взгляд? Ну, чего тебе ещё? Уезжай ты уже, ради Бога!…
Великий магистр убрал ногу из стремени, перегнулся с седла и протянул Анне руку, белую, изящную и крепкую, как алмаз.
«Кто-то из нас съехал с ума», – решила Анна, усевшись перед ним на низкую мягкую луку и держась за его прямое плечо.
Её вдруг повело. Вероятно, сказались последние 20 часов в непрерывных рейдах и убаюкивающая лошадиная иноходь. Магистр, заметив, что женщине мешает висящее у него на груди, на тяжёлой золотой цепи золотое колесо с царапучими бриллиантами, передвинул его за спину, под плащ. Анна откинула капюшон, привалилась щекой к мосластому плечу монаха, ухватилась за его куртку и проспала до самого Эстуэро, чувствуя, как под её пальцами, комкающими грубую ткань куртки, вздрагивает сердце теллурийца и как его волосы, пахнущие ивой, скользят по её лицу.
Кавалькада подоспела к городским воротам к самому их открытию и первой въехала в Эстуэро, провожаемая взглядами стражи. Анна, проворковав что-то о вечной благодарности, соскользнула с седла и, пока монахи платили пошлину, торопливо свернула в ближайший переулок: вдруг этому угрюмому тощему гению вздумается доставить её непосредственно к дому родственников.
– Куда спешишь, малышка?
Рослый лейтенант королевской гвардии облапил её за талию.
– К мужу, – буркнула Анна. Положительно, ей с самого начала не везло в этом идиотском вояже!
– Прогуляв ночь с дюжиной эрмедоритов? – расхохотался гвардеец. – Тебе есть, что порассказать ему, а? А что, моя прелесть, верно ли, что у Рыжего магистра на правой ноге копыто?
Анна, богобоязненно охнув, очертила ладонью круг перед лбом.
– Какая лапка! Так и съел бы её, – гвардеец поволок женщину в подворотню. – У рыцарей Пречистой Девы отменный вкус! А может, у тебя в лесу были и другие дела? Искать под снегом клубни дур-зелья? Или собирать лунный свет с могил самоубийц?
Он рванул её к себе, хотя Анна и не пыталась высвободиться. Она ещё раз обмахнулась знаком колеса.
– Не бойся, я пошутил, – добродушно сказал офицер, прижав её к стене и щекоча ей шею усами. – Муженёк твой давно спит, я возьму с тебя пошлину вместо него.
– Да, – Анна сжала ладонями его виски, приблизила лицо вплотную к его пышущему здоровьем ясноглазому лицу. – Дай-ка, дружок, я тебя поцелую…