— Порядок, — сказал Мэттью, возвращаясь из палаты Клары. — Ванда, принеси четвертый набор и все, что необходимо для капельницы. Холли, можешь отправляться домой.
— Правда? — обрадованно спросила я.
— Придешь сегодня? — спросил он, понизив голос, что одновременно и нравилось мне, и немного напрягало. Похоже, Мэттью уже готов на большее, чем просто «проводить время», и он был бы рад уговорить меня… Но моя жизнь — это работа, а моя работа достаточно нервная и напряженная, исключающая разнообразные драмы, без которых не обходятся серьезные отношения между мужчиной и женщиной. Я оглянулась, проверяя, не слышал ли кто последних слов Мэттью, но Ширли все еще укладывала на кровать пациента из 305-й палаты, а Ванда готовилась к третьему уколу несчастной Кларе.
— Вечером мне нужно будет зайти в прачечную, — ответила я, и это была чистая правда. Вся моя квартира, заваленная грязной одеждой, уже стала похожей на склад пожертвований для Армии спасения.
— Почему бы тебе не воспользоваться стиральной машиной в моем подвале? За это и платить не придется, — предложил Мэттью.
Он снимает старый домик в Хайленд-парке, а я живу в хорошей квартире на Шейдисайд, что стоит мне на три доллара дороже. Честно говоря, я не хочу к нему ехать по одной глупой причине, которую даже озвучивать стыдно: я боюсь его подвала — сырого, темного, с клочками паутины на сушилке.
— Если ты возьмешь мой ключ, то сможешь поехать прямиком туда и покончить со своей стиркой, — добавил Мэттью.
— Я не смогу покончить со стиркой, поскольку моя одежда у меня дома. — Я вежливо оттолкнула его руку с протянутым мне ключом. Ширли наверняка подсматривает за нами из 305-й палаты, а больше мне и не нужно: медсестры уже получили новую тему для разговоров. Я представляю, как из ничего рождаются сплетни, — например, если мы не отвечаем на телефонный звонок с первого раза. «Трахаются в ординаторской», — сразу решают они. Официально заявляю: я не занимаюсь сексом ни в ординаторской, ни в какой другой комнате. В колледже я решила хранить девственность до свадьбы, в медицинской школе я берегла себя для подходящего момента, а с тех пор как началась практика, мне приходится беречь себя только для сна.
— Можем заказать пиццу… или что-то из китайской кухни, — продолжил он.
Горячая еда, независимо от национальной кухни, вдруг кажется мне прекрасным предложением.
— Хорошо, — чуть помедлив, ответила я.
— Великолепно, — произнес Мэттью и улыбнулся. Его зубы точно не знали пластинок или каких-нибудь других достижений стоматологического выравнивания. Они выглядят необычно, словно клавиши пианино во время исполнения какой-то композиции.
Я сказала ему, чтобы он позвонил, когда доберется домой, а если я сразу не отвечу, то, значит, отмокаю в ванне.
На дорогу с работы до моего дома уходит около сорока минут: Баум-бульвар заполнен машинами так же плотно, как мой мозг — размышлениями. «Не вини меня за то, что я болею», — сказала или попыталась сказать Клара. Эти слова заставили меня промокать слезы, наворачивающиеся на глаза. Кем нужно быть, чтобы обвинять пациента в том, что он посмел заболеть? Когда не стало мамы, я ловила себя на том, что, если мне жалуются на боль в груди, я не размышляю, инфаркт миокарда это или эмболия сосудов, а думаю: «Ну почему? Почему именно сейчас ты лезешь ко мне со своими проблемами?»
А потом были мысли о пациентах нашей клиники, и я вспоминала их, двигаясь по Центральной авеню и Южной Айкен. Они крадут мои силы, вьются вокруг меня, облучают своими проблемами, как радиацией. Их отчаяние угнетает меня. Я привыкла к учебникам и мертвым телам в анатомичке, где никто и никогда ничего не требует. Покойники не беспокоятся по поводу справки о нетрудоспособности из-за грибковой инфекции или покраснения глаз, вызванного приемом наркотиков, они не просят промываний желудка для того, чтобы сбросить вес. Покойники не ждут сочувствия, не злятся на меня, если я не могу им помочь, не возмущаются, когда я трогаю, смотрю, изучаю, нюхаю их раны. Покойники лежат себе тихонько и словно бы говорят: «Вот он я. Можешь разрезать меня. Можешь разобрать меня на части. Можешь делать со мной все, что тебе вздумается». Похоже, я почти ничем не отличаюсь от покойника. Кроме того что я — асексуальный циник, жаждущий иной жизни, заполненной мужчинами и шоколадом.
