Наверняка она подумала, что я один из сыновей «большого папы» — избалованный, эгоистичный, высокомерный, из тех, кто считает, что в мире все покупается, и все продается. А она противница подобных взглядов, поэтому и относится ко мне с презрением и недоверием. Но чего тогда, скажите, пожалуйста, меня боятся? На честь и достоинство ваше я не покушался. И вообще ничего плохого в отношении вас, девушка, я не имел. Есть правда одно странное желание, но в нем явно нет ничего плохого. Хотя я могу за это очень неплохо схлопотать, но вы, сделав это, несомненно, будете правы.
Он посмотрел куда-то в пустоту, еще раз обдумывая некоторый момент своей причуды, и усмехнулся.
— Что? — поняв, что это относится к ней, спросила Уля тоном обиженного ребенка.
— Тебе нужно влюбиться, чтобы измениться! — прямо сказал Мартин, — Влюбиться так, чтобы аж до беспамятства, до полного безумия, чтобы захотелось стать лучше для любимого человека!
— Неужели?
— Да!
— Может, скажешь еще, что в тебя! — она все еще воспринимала его «в штыки».
— Не самый лучший выбор с твоей стороны, но тоже можно, — Мартин улыбнулся.
«Наверное, сейчас!» — подумал он.
— Ты разрешаешь?
— Я даже помогу тебе изменить свой облик?
— Думаю, ты и так безупречен!
— Спасибо за комплимент, но я говорю о тебе!
— Слушай ты вообще нормальный? — остановившись, спросила Уля и только теперь поняла, что она уже почти кричала.
— Хочешь сказать, что я сумасшедший? — он повернулся к ней лицом и посмотрел в глаза. Еще пара секунд.
— Я хочу сказать, что мы общаемся с тобой, как две подружки! — она оказалась на грани истерики, от того, что он слишком много говорил не по ее сценарию. Он ведь должен был либо объяснить свои проблемы с обучением, либо вполне доходчиво намекнуть, что это был всего лишь флирт с Настей, и он в ее помощи совершенно не нуждается.
— Успокойся, — он улыбнулся как-то правильно и спокойно, — Я не люблю разбивать сердца. И будь то, что ты думаешь правдой, я бы не позволил тебе в меня влюбляться.
Ульяна слегка сдвинула брови, внимательно глядя на Мартина.
Не поняла, что ты имеешь в виду? Ты не отвечаешь на флирт Настасьи, как она говорила, хотя в это слабо верится, а сейчас мне прямо заявляешь, что я могу в тебя влюбляться. При этом твое нежелание разбивать сердца нужно расценивать, как возможность ответных чувств? Или как?
— А ты сам-то сможешь в меня влюбиться? — спросила она.
— А ты разрешаешь?
— Я… — Ульяна растерялась.
Ее голова словно оказалась в его руках, и светлые ладони с длинными тонкими пальцами жгли ее щеки и шею невероятным огнем, будто пытаясь растопить тот лед, которым она обросла за два года. И пухлые розовые губы так нежно и ненастойчиво молящие об ответе на поцелуй. Но ответа не последовало, и ему больше ничего не оставалось, как отпустить ее.
— А вот этого делать не надо было! — сказала она тихо, от того, что дышать было тяжело. Сердце ее просто вырывалось наружу, в висках стучала кровь, заглушая все окружающие звуки, в том числе и ее собственный голос. Последний раз Ульяна целовалась с парнем почти два года назад. И то, что произошло сейчас, не могло не взволновать ее. Она не могла поднять на него взгляд, и на ее щеках проявилось смущение. Ей казалось, что если он посмотрит в ее глаза, то все поймет.
— Думаю, мне с тобой сложно придется! — заметил Мартин тихо и вздохнул. Почему-то он почувствовал, что с ней не все так просто, и что в данный момент причинил ей боль, не физическую, ведь это был всего лишь нежный поцелуй — его глупая прихоть, а внутреннюю, которая гораздо сильнее. И от этого захотелось ее прижать к себе крепко-крепко, и защитить… Только он не мог понять, почему это происходит, ведь они совершенно чужие друг другу люди.
— Обещай, что это больше не повторится! — все еще нервничая, попросила она, чуть не плача. Он целовал ее ни где-нибудь, а в институтском коридоре! Ее — девочку батаничку, «синий чулок»!
— Обещаю, — сказал Мартин, собственно на что он рассчитывал, что она тут же бросится в его объятия, отбросив презрение, и кардинально изменив мнение о нем? Уже хорошо, что она старается быть как можно более спокойной, и не делает из этого цирк или трагедию, — Спасибо, что хоть пощечину не дала.
