– Любви и взаимопонимания. – Гурский отхлебнул и, откинувшись на спинку сиденья, положил в рот несколько соленых орешков.
– …ршенно не понимаете объема катастрофы, любезный, – услышал в наушниках Петр. – Какие деньги? Лева, у вас мозги есть? Напрягите в своем организме хоть что-нибудь, что заведует умом. Все или ничего, понимаете? Я вот у вас заберу одну хромосому, всего одну, а потом стану откупаться деньгами…
– Ну ведь всего же предусмотреть невозможно.
– Как вы сказали? Невозможно? Оказывается, невозможно? А месяц назад, когда вы, подчеркиваю, вы САМИ предложили мне свои услуги, было возможно? Лева, вы гарантии давали? Извольте отвечать, дружок. Делайте что
– хотите. Я не знаю, ищите, нанимайте кого хотите, обещайте любые деньги, понимаете? Лю-бы-е. Врите, землю ройте, что хотите делайте. И помните – я ваш счет открыл, я его и закрою.
– Ну что вы говорите, Валерий Алексеевич… Я уже обратился в определенные структуры. Но они, как выяснилось, не совсем владеют… Но завтра же, с самого утра…
– Да и какой там, к чертовой матери, счет! Если я буду вынужден… Понимаете? Вынужден буду обратиться в иные, как вы говорите, структуры… Вы меня умолять будете о смертельной инъекции. Вы мне верите?
– Верю.
– Все. У меня самолет завтра! Лаборатория готова, персонал…
– Так, а сегодня вы домой?
– Да.
– Я вас провожу?
– Если угодно. В десять на вокзале.
– Спасибо. Жара-то какая, а?
– Да уж. Дождя бы…
– Вас подвезти?
– Нет. Ну до метро разве.
Невельский со своим спутником вышли за ограду церковного двора и направились в сторону припаркованных машин.
Волков отсоединил микрофон, снял наушники и передал их Гурскому вместе с коробочкой.
– На, послушай. Перемотка здесь и здесь. Это стоп. Это – воспроизведение. Ну что за баран, а? – Он открыл дверь и обратился к водителю микроавтобуса, перегородившего ему выезд. – Браток, ну тебе что, места мало? Ты же меня запер.
– Ой, извините, сейчас, буквально минуточку…– В автобус входили и рассаживались по сиденьям дети-инвалиды.
– Все, – Петр хлопнул двумя руками по рулю. – Ушел.
– Чего ты говоришь? – Гурский снял наушники.
– Ушел, говорю.
– Я не дослушал… Это и есть хозяин «контрабаса», так?
– Нет, это Папа Римский… А здесь до метро минут десять, нырнул – и нет тебя.
– А зачем он нам, Петя? – Александр укладывал аппаратуру в «бардачок», аккуратно зажав открытую бутылку между колен. – Закроем Леву – закроем тему. Я домой, Петя, хочу, в свою собственную постельку. И Татьяне позвонить, чтобы раны зализывала.
– Леву-то мы закроем. И вот тогда Валерий Алексеевич обратится в свои структуры, те-в эти, а эти с пацана футболку с Ленноном сняли, а никакой беленькой и не было. А эта откуда? А ты с Джоном во все пузо чуть не два месяца в детдоме отсвечивал. А уж тебя вычислить… И вот тут-то они тебя и порвут. Даже я загородить не сумею. Понятна мысль? Нам папа этот позарез нужен. И футболка. Чтобы ему ее отдать. Я, Саша, устал уже друзей хоронить. Или давай к Машарскому, в Бруклин.
– Я в Бруклин не хочу.
– А чего так?
– Они же антиподы. Ходят вниз головой. Ты бы смог ходить вниз головой? А для них – норма жизни.
– Машарский-то с Любарским ходят, и ничего.
– Это только так кажется. И вообще, попробуй там на улице попросить у барышни ручку поцеловать. Тут же – сексуальное домогательство, и марш в полицию. А чего ради живем?
– Тебе еще выжить в этой ситуации надо. Ты понимаешь?
– Чего уж. Я абсолютно трезв.
– Не мы с тобой одни такие умные. Как ты можешь водку пить в такую жару?
– Могу. Я очень многое могу. Сдохнуть, например. Или – пожить.
– Была бы футболка, могли бы поиграть. Любые деньги, а?
– Во-первых, – Гурский сделал глоток водки из горлышка, зажмурившись, задержал дыхание, закусил орешками. – Вот, не так выпить люблю, как люблю поморщиться… Во-первых, когда говорят «любые деньги», то, скорее всего, кинут. Это – раз, – он стал отгибать от сжатого кулака пальцы. – Предпочтительнее конкретная цифра, она обязывает. Во-вторых, возникает морально-нравственный аспект: «А вправе ли мы с тобой брать в руки эти грязные деньги?» Ты как?
– А у меня не возникает.
– Вот… Ты циник. Жизнь сделала тебя циником, Петр. Ты не сумел пронести через нее свое сердце трепетным и юным. Где твоя щепетильность? Почему ты не можешь швырнуть эти поганые деньги им в рожу?
