— Нет, нет, спросите. Может быть, он ее для проституции выписал. Такие случаи очень часты. И за такие вещи его посадить надо. Торговля людьми!
Но Оксана ответила, что немец, которого зовут Гюнтер (телефон и адрес неизвестны), ничего от нее не требовал, просто пригласил в Москве на обед, был очень вежлив, после ресторана взял паспорт, зашел в посольство и сделал визу, ничего за это не требуя, почти…
— Почти?.. Как это понять?..
Она потупилась:
— Ну… Даже стыдно сказать…
— Говорите, тут как у врача.
— Попросил разрешения ноги полизать… И еще что-то… Глупости, в общем. Он был очень хороший, такой добрый… Старичок уже, лет пятьдесят… Даже билет на автобус купил и денег на дорогу дал.
Тилле усмехнулся и включил диктофон:
— Расскажите подробнее, через какие страны вы ехали.
— Да я и не знаю точно. Всюду не по-нашему написано. Через Польшу, наверно. До Франкфурта. А потом вот сюда, к подруге. У нее и живу.
— А должны жить в лагере. Чем вы вообще обосновываете свою просьбу об убежище? — с некоторым раздражением спросил Тилле.
Я перевел и добавил, видя, что она опять впадает в коматозное состояние:
— Важный вопрос. Соберись.
Она встряхнулась:
— Жизнь заела. Там жизни нету совсем. Там я с голоду умру или в колодец брошусь. Лучше сразу в петлю. Там и жить мне негде.
— Позвольте, как это «негде»?.. Вы сказали, что жили в Харькове с родителями, но они умерли. Значит, у вас осталась квартира? Почему вы в ней не можете жить?
— Там же родители, — удивилась Оксана.
— Они же умерли! — окрысился я на нее, зловеще подумав: «Вот оно, пошло-поехало!.. Ложь сама себя клонирует!».
— Ах да, умерли… — Она почесала в затылке. — А… А квартира в таком состоянии, что там жить нельзя. На ремонт денег нет. Все протекло. В последнее время я жила у подруги. А по стенам здоровущие трещины, опасно стало для жизни. Это правда!
Теперь пошли выяснения, у какой подруги и сколько она жила. Оксана говорила то одно, то другое, путалась в датах, цифрах, адресах и в конце концов разревелась, сквозь слезы повторяя, что если назад — то лучше уж сразу на рельсы, под поезд.
— Да перестань ты с этим поездом! Анна Каренина нашлась! Тут это не проходит, говори что-нибудь конкретное!
— Более веских причин нет? — подавая ей воду, настойчивее спросил Тилле.
Она, всхлипывая, опять вспомнила колодец, голод и петлю.
— По ней не очень скажешь, что она сильно голодала, — скептически покачал головой Тилле.
— Он сомневается, что ты так уж страшно голодала, — перевел я ей и добавил злорадно: — По фигурке действительно не скажешь.
— Это я с пшена и макарон опухла, — парировала она, кокетливо утираясь платочком и глядя на меня влажными глазами.
«Или с икры и осетрины», — хотел сказать я, но промолчал.
Между тем Тилле наговорил несколько заключительных фраз и окончил интервью:
— Подождите внизу, а потом переведите ей протокол. Случай простой, текст будет небольшим.
Пока мы спускались, она канючила:
— Что, плохо, да?.. Плохо?..
— Да чего уж хорошего. С этим дедушкой-психом, подругой, родителями! Зачем живых людей хоронить?.. Видишь, чем обернулось?.. В глупое положение и себя и меня поставила!
— Ну, не сердись, миленький, — виновато сказала она и тронула меня за рукав, и от этих простых слов что-то сжалось внутри, я сразу забыл все неувязки, но одернул себя и солидно объяснил:
— Вместо того, чтобы про топор и колодец плести, надо было что-нибудь конкретное рассказывать. За что им уцепиться в твоем рассказе?.. Где тут политика?..
Внизу, в комнате переводчиков, у окна стоял высокий, хорошо одетый (в бабочке и вельветовом костюме-тройке), сухощавый негр с бородкой и пил чай из стаканчика. Открытый термос дымился на столе.
— Суза, переводчик с французского и суахили, — представился он по-немецки.
Я пожал ему руку и пошел на балкон курить. Оксана — следом, попросила сигарету.
— А вообще как думаешь, дадут? — закуривая и ежась на холодке, опять с надеждой спросила она, заглядывая мне в глаза.
— Не знаю. Вообще-то мало нужного рассказала. В колодец, под поезд, в петлю!.. Это не аргументы. Пол-Союза под поезд не прочь. Ничего хорошего. Одни глупости. Плохо дело, — заговорил во мне комендант лагеря, который знает, что жертву сперва надо испугать, а потом уж брать голыми руками.
