Потом шипела плоть. Сильно воняло горелым мясом. Филин вырубился, и вспотевшим солдатам сразу стало легче. «Серый» хорошенько прижег рану.
Филин, пошатываясь и тяжело опираясь на копье, брел впереди. Из груза ему оставили только мешок и «плечи» орудия. Лафет теперь пришлось тащить Квазимодо и маленькому ныряльщику. Вообще-то ныряльщик оказался не таким уж хилым – на плечи он много взять не мог, но руки у него были цепкие. Свой край лафета он из пальцев ни разу не выпустил. Квазимодо против воли посматривал на пальцы – длинные, с совсем не похожими на человеческие узкими когтями. Когда ладонь сжата, перепонки совсем не заметно. Как такой рукой можно ножи метать?
Наплевать – сейчас Квазимодо волновало совсем другое. Нет, не волновало – ужасало.
– Выживет? – прошептал фуа, кивая на шатающегося Филина.
– А я почем знаю?! – огрызнулся Квазимодо. – Я не лекарь. Хотя, чтоб такую гадость выжигать, не лекарем, а палачом нужно быть.
– Думаю, червей не выжжешь, – прошептал ныряльщик. – Червя чуть повредишь, кусочек в ране останется – новый червь вырастет.
– Вот дерьмо! А ты откуда знаешь?
– У нас рассказывают. Я любил про всяких зверей слушать.
– Зверей?! Да это срань всех богов, а не зверь. Хуже змея. – Квазимодо чуть не плакал. Нога свербела не переставая. Вор чувствовал шевеление под кожей. – Значит, огонь и нож не помогут? Нет от них спасения, да?
Ныряльщик посмотрел на одноглазого парня:
– Способ вроде есть. Не такой. Осторожный. Терпение нужно.
– Терпение? А что ж ты не сказал, когда Филина поджаривали?
Фуа пожал плечами, перехватил лафет другой рукой:
– Меня Глири прогнал. Да и кто лягушке поверит?
– Я бы поверил. – Квазимодо помолчал. – Поможешь мне?
– Постараюсь. Ты мне нож вернул. Он у меня еще из дома. У тебя нога, да?
– Нога. Угораздило же.
Квазимодо хотел сказать, что если ногу резать да прижигать, то лучше уж сразу ножом по горлу. На одной ноге далеко не уйдешь. Парень с переломанными во время боя со змеями ногами умер в первую же ночь. Квазимодо догадывался, что бедняге помогли легко уйти к предкам. Да и осуждать за такое не будешь. Кто потащит обезножившего на себе? Сил даже оружие и припасы нести не хватает. Вот черви ногу отъедят – сам попросишь, чтобы тебя прирезали.
Но обо всем этом ныряльщик наверняка догадывался. Он хоть и лягушка, но совсем не дурак.
На носильщиков напал какой-то ошалевший удавчик – совсем небольшой, шага в четыре длиной. Его быстренько зарубили солдаты. При ближайшем рассмотрении было решено, что добыча годна в пищу. На обед все получили по куску жареного мяса. Квазимодо торопливо ощипывал волокна. Змеюка оказалась нежной на вкус, но юному вору было не до обеда. Нога дергалась. Шевеление под кожей просто сводило с ума. Сглотнув непрожеванное мясо, Квазимодо поднялся. Нашел глазами ныряльщика. Фуа кивнул.
Они устроились в стороне от лагеря. Квазимодо сел на торчащий из воды трухлявый ствол, неудобно вывернул ногу. Рана была на правом бедре чуть выше колена – самому толком и не разглядеть. Пришлось снять сапог, повыше закатить драную штанину. Разувался парень первый раз за последние пять дней. Вид собственной мертвенно-бледной от постоянного пребывания в воде кожи не улучшил настроения.
«Мы все уже покойники, – подумал Квазимодо. – Но черви пусть едят меня только дохлого».
На икре возле бледной царапины темнел большой волдырь. Кожа возле него вдруг зашевелилась, вздулась. Квазимодо содрогнулся.
Фуа присел на корточки прямо в черную воду. В руках маленького ныряльщика была портняжная игла.
– Я ее прокалил на огне, – сказал фуа.
– Зря, была бы грязная – червячок бы напугался и сам вышел. Они, должно быть, ужасно брезгливые, эти малявки.
Ныряльщик посмотрел на одноглазого парня, понял, что тот шутит, и сам улыбнулся:
– Сами они не выходят. Им в теле хорошо.
– Мне тоже в теле хорошо, – пробормотал Квазимодо. – Только я предпочитаю баб и никогда не влезаю в них целиком. Начинай, иначе не успеем – Глири дальше погонит.
Фуа кивнул, разложил прямо на своем колене несколько шелковистых ниточек-травинок, короткую тонкую палочку и взял парня за ногу.
