– Что это вы здесь жрете? – жалобно поинтересовался собрат по ночной страже.
– Кусочек давешней змеюки разогрели. Да уже сжевали весь.
– А я ничего не оставил. Живот крутит – то ли от воды местной, то ли от голода.
– На ночь всегда жратву оставлять нужно, – сочувственно закивал Квазимодо. – Ты иди, иди на место. Неровен час Глири проснется. Любит он по почкам «постучать» тому, кто пост оставил.
Часовой ушел. Квазимодо достал остатки деликатеса.
– Нужно было поделиться, – нерешительно прошептал фуа.
– Ага. Добрый ты. Что-то я не заметил, чтобы с тобой кто-нибудь делился.
– Я – лягушка.
– А я – урод. Что я им предлагать буду? Еще побрезгуют. Кстати, что это ты – «я лягушка, я лягушка». Гордишься, что ли? Лягушки дома сидят, а мы премся куда ни попадя.
– Меня старейшины отдали Флоту. За железо и стекло.
– Продали, что ли?
– Обменяли. Деньги фуа не нужны.
Квазимодо покачал головой:
– Видать, у вас не лучше, чем у людей.
– У нас лучше, – запротестовал ныряльщик. – У нас не бьют, когда чего-то не понял или не успеваешь. У нас спокойнее.
– Угу. Уж куда спокойнее – за железо своих отдавать. У нас в Глоре продают, если долги отдать не можешь. Тогда и на тебя, и на жену с детьми ошейник запросто надеть могут. А если денежки водятся – ты человек свободный и уважаемый. Так что получается, деньги – вещь полезная. Зря вы их у себя не завели. Или тебя за дело на Флот упекли? Задолжал кому или на чужую бабу залез?
– Я последний сын в семье. Лодки мне не достанется, да и дом никто строить не поможет. Кого отдавать, если не меня?
– Мне бы не понравилось, если бы меня на сторону сплавляли, не спрашивая, – пробурчал Квазимодо. – Ты же там не один такой, младший? Собрались бы, потрясли маленько папаш да старших братьев. Там, глядишь, и лодка бы появилась, и бабы гладкие.
– Фуа не воюют между собой. Не принято.
– Любите вы законы. И как только живы до сих пор? А что ты со своим товарищем не очень дружишь? Вы ведь оба… лягушки?
Ныряльщик помолчал и неохотно объяснил:
– Чужой. С другого острова.
– Понятно. Не ладите, видать, островами. И частенько резня начинается?
– Мы не убиваем друг друга, – запротестовал фуа. – Лодки разбивают, сети режут. До смертей редко доходит. Просто они – чужие.
– Мудро. Чужие-то вы чужие, а старейшины у вас одинаково соображают. Напарника небось тоже обменяли на ерунду какую? Как же вы нырять будете, если слово друг другу противно сказать?
– Дело есть дело, – пошептал ныряльщик. – Что прикажут – сделаем.
Застонал и быстро-быстро заговорил во сне Филин.
– Что-то ему хуже стало, – озабоченно сказал Квазимодо. – Или это его москиты достали?
– Здесь москитов меньше, – заметил фуа.
– Тебе-то что. – Вор почесал искусанную шею и с завистью посмотрел на спокойно сидящего ныряльщика. Грязная безрукавка оставляла обнаженными худые руки с гладкой коричневатой кожей. – Тебя почему твари не кусают?
– Кусают, но мало. Я на них зла не держу. И они ко мне спокойны.
– Это что, вроде как договор заключаешь? – поинтересовался вор.
– Нет. Просто мы миримся с существованием друг друга.
– Понятно. Ты философ.
– Не знаю, кто это. Со зверьми можно договориться. Они не глупые.
– Я знал одного мужика, он здорово с лошадьми умел договариваться. Но животные тоже разные бывают. У меня вот был мул – так эта скотина еще тупее Глири была.
Ныряльщик ухмыльнулся:
– Тупее Глири быть невозможно. А что такое – мул?
– Ты что, мулов никогда не видел? – удивился Квазимодо.
– На островах их нет. Я лошадей и собак в первый раз на Скара увидел.
– Мул – это когда осел на лошадь залазит. Рождается у них скотина. С виду вроде ничего, сильная и выносливая. Вот только если что-то в башку втемяшится – дубиной не выбьешь.
– Интересно посмотреть. У меня была рыба – умела мидии находить. Таких больших раковин, как я, никто в деревне не доставал. Похлопаешь по воде – она ко мне поднимается. Я ее Орехом называл. Уж очень толченые орехи любила.
– Сроду о дрессированных рыбах не слыхал. Слушай, а вот, к примеру, с тем змеем ты не мог договориться? Чтобы он нас не жрал? Имело ведь смысл обсудить ситуацию? А так и он сдох, и мы все обделались.
