Отходя с постельным бельем от кровати, она ударилась обо что-то пальцем ноги и обернулась посмотреть, в чем дело. Мужской ботинок из коричневой кожи, основательно поношенный. Ботинки стояли в изножье кровати. Раззявленные и потерянные, со спутанными шнурками. Она поддала их ногой, чтобы не мешали пройти.
С ворохом постельного белья она спустилась по узкой лестнице. Сестра Люси глубоко дышала во сне. Сестра Сен-Савуар сгрузила на диван рядом с ней ворох белья, а когда даже это ее не разбудило, коснулась черным ботинком ботинка сестры и остро ощутила повтор: пустой мужской ботинок наверху и ботинок сестры Люси здесь, и нога смертной владелицы все еще в нем.
– Я бы хотела, чтобы ты посидела с леди, – сказала она.
В спальне молодая монахиня (ее звали сестра Жанна, в честь основательницы конгрегации) перебирала четки, устремив взгляд на груду одеял и пальто, под которыми спала хозяйка. Сестра Сен-Савуар подала знак от двери, и они с сестрой Люси поменялись местами. В гостиной сестра Сен-Савуар попросила сестру Жанну отнести постельное белье в монастырь в стирку и принести оттуда ведро и швабру. Вместе они сверху донизу отскребут квартиру этажом выше, свернут мокрый ковер, высушат половицы, починят, что смогут, чтобы смягчить для девушки возвращение туда, где произошло несчастье, где перегорела лампочка, поскольку ей придется вернуться, ведь ей некуда идти, а летом еще и ребенок родится.
От последней новости на глаза сестры Жанны навернулись слезы. Слезы были ей к лицу – на этом лице еще не просохла роса юности. Юная сестра послушно подхватила с дивана постельное белье. Сестра Сен-Савуар проводила ее в вестибюль, а после смотрела ей вслед, глядя, как она изящно спускается по каменной лестнице, прижимая тюк к бедру, чтобы видеть, куда ступать крошечными ножками. Небо было бесцветным. Как и тротуар. Как и улица. В холодном свежем воздухе еще витал запах гари, а может, он просто засел у сестры Сен-Савуар в ноздрях. Над головой кружили редкие снежинки. Сестра Жанна была очень маленького роста и даже в черном плаще казалась совсем хрупкой, но в ней чувствовалась твердость, даже живость, пока она с узлом спешила прочь: столько всего предстояло сделать! Сестра Сен-Савуар понимала, что в ее возрасте трагедия увлекательна не менее влюбленности.
Зайдя в квартиру, сестра Сен-Савуар заглянула в спальню сказать, что скоро вернется, и сама спустилась вниз. Похоронная контора Шина располагалась всего в восьми кварталах.
Ветер холодил сестре Жанне руки (перчатки остались в карманах, слишком поздно их теперь доставать), а еще она чувствовала пульсацию крови в запястьях и висках. Она чувствовала, как колотится сердце у нее в груди, к которой прижат узел постельного белья, будто она убегает с ним. Горе прошлой ночи придало новому дню глубины, истинности, но для сестры Жанны первые часы любого дня, часы заутрени, были всегда самым святым. В это время, казалось ей, она была наиболее близка к Богу, видела Его в нарастающем свете, в обновленном воздухе, в тишине улиц (занавески задернуты, витрины забраны ставнями), а еще – в первых признаках жизни. В приятных шумах телеги молочника, в звяканье бутылок и стуке копыт, в щебете немногочисленных птиц, в криках далеких чаек, грохоте трамвая по авеню, в пыхтении буксира на реке – во всеобщем пробуждении, новом начале. Глубокая ночь пугала сестру до дрожи: она знала, что одолеваема ересью суеверий и полетов воображения, но это знание не помогало справляться с ужасами, которые она умела придумывать, когда просыпалась помолиться в три утра. А в напряженные, переполненные заботами дневные часы у нее едва хватало времени поднять глаза. Время ужина – с тех пор как она пришла в монастырь – было временем покоя, в которое Богу незачем вторгаться, ведь хлеб и суп всегда были хороши, а общество женщин, уставших после долгого дня от ухода за больными, – самодостаточным.
Но именно в час, когда солнце вставало на горизонте гудящим золотом или бледным персиком или хотя бы, как сейчас, серой жемчужиной, она чувствовала, как дыхание Бога согревает ей шею. Именно в этот час ей казалось, что сам город пахнет как неф собора – сырым камнем, холодной водой и свечным воском, и звук ее шагов по тротуару и по мостовой на пяти перекрестках заставлял думать о том, как священник в начищенных ботинках приближается к алтарю. Или, может, даже жених (из какого-нибудь романа, что она читала девочкой), переполненный любовью и предвкушением.
