– Слушай, Мат… – Дик ладонью стер добродушие со своей дикаризированной рожи. – Если честно, я очень благодарен тебе за то, что ты все-таки вынул руку из кармана. Понимаешь, в память о прошлом мне было бы очень неприятно сворачивать тебе шею.
Молчанов криво ухмыльнулся. Неприятно… Вот они, три года. Какие-то жалкие три года, за которые силач Крэнг изрядно подзабыл способности своего друга. Кабы не «во-первых», «во-вторых» и отчасти не «в-третьих», Дикки мало что до шеи Матвеевой дотянуться – дернуться б не успел…
А Крэнг тем временем продолжал:
– Давай заглянем правде в моргала, Мат. Нам ведь сейчас больше всего на свете хочется узнать, какая чува…
– Чума, – машинально поправил Молчанов. Он, как и прежде, успевал додумывать Диковы мысли раньше самого Дика.
– Ту хэлл, пускай чума… В общем, что сюда занесло каждого из нас.
Матвей кивнул:
– Ты прав. Ну а поскольку о себе я и так все знаю, может, расскажешь, откуда здесь взялся ты?
– Кончай считать меня безмозглым ломакой, – нахмурился Дикки. – Нынче тебе не встарь.
– А ломака – не тот, кто ломает, а тот, кто ломается. Без меня ты основательно подзабыл русский.
Молчанов приподнялся на локте и опять сунул руку в карман. Великолепные мышцы Крэнга вздулись еще рельефней, чем прежде, но тут же и подобмякли: в вынырнувших на волю Матвеевых пальцах желтел маленький безобидный кружок.
– Давай кинем монетку, – предложил Матвей. – «Профиль» – первым начинаешь откровенничать ты; «девиз» – я.
Он заметил саркастические огоньки в глазах собеседника и обидчиво дернул плечом:
– Если не доверяешь, можешь бросить сам…
Дик кивнул и потянулся к монетке.
Бог знает, где провел последние годы Крэнг, а вот Матвей Молчанов коротал их на Гюрзе. Отличная захолустная планетка, бездна возможностей для человека свободной профессии. Правда, гюрзиане недолюбливают инопланетных гостей; зато они безумно обожают своего императора. Одна из страшнейших провинностей на этой планете – допустить, чтоб императорский портрет упал хоть в грязь, хоть в пыль, хоть даже на сверкающий зеркальный паркет – одним словом, на что-нибудь такое, по чему обычные смертные ходят ногами. Поэтому гюрзиане с помощью какой-то там загадочной технологии (несомненно, достойной гораздо лучшего применения) сумели заставить свои атавистические дензнаки при падении переворачиваться кверху и только кверху гордыми профилями Луминела Шестого и всех последующих.
Так что бросай, Дикки-бой, бросай на здоровье.
– Уговор есть уговор, – Крэнг досадливо хмурился на профиль Луминела Гюрзианского шесть-плюс-энного. – Ладно, слушай…
Тягостный вздох, мучительная гримаса и опять вздох…
– Вообще-то я приседал… то есть как там… при-ся-гал не разглашать…
И еще один вздох, и покряхтывание, и сопение… Наконец сквозь все это прорезалось первое толковое слово:
– Изолинит.
– Да ну?! – не сдержался Матвей. – А я-то вообразил, будто ты просто ради смены обстановки хочешь вступить в племя уродцев!
Дик снова вздохнул, еще тяжче прежнего:
– Ага. Только не просто. И решил я не сам. Меня завербовали на Альбе.
– Кто? Уродцы?!
– Да нет, – Крэнг наконец улыбнулся. – Альбийская жандармерия. Они сказали, что наши художества по их законам караются световой камерой и предложили выпирать…
– Выбирать, – поправил Матвей.
Эх, Дикки-бой, Дикки-бой! Первый раз в жизни остался без присмотра и сразу купился на такую туфту!
А Дикки-бой продолжал:
– Знаешь Свенсена? Нет? Вэлл… Он влип у них за полгода до нас и, чтоб выкрутиться, придумал, как пробраться в хальт-дистрикт. Проще отварной репы: нужно стать дикарем. Ничего лишнего. Никакой электроники, даже антибион не нужен – нам привили иммунитет от всех местных болезней…
– Нам? – переспросил Молчанов.
– Ну да! Я иду восьмым. Страшновато, конечно, в первый-то раз, но до сих пор все возвращались благополучно…
– Ты сам видел вернувшихся?
– Н-нет, – Дик слегка замялся, – но с чего бы это мне стали врать?
Так. Семеро долболомов, каждый из которых шутя приволок бы тридцать-сорок кило руды. Для собственных нужд Альба с ее технологией не прожует и тысячной доли этого. Замаячь же на рынке хоть тень такого количества изолинита – в галактике бы поднялся хай даже посильнее, чем если бы на Ханаане официальной политикой провозгласили антисемитизм. Ох и наивный же ты мужик, Дикки!
