У Матвея не было ни времени, ни желания предаваться раздумьям. Просто он привык в любой ситуации готовиться к наихудшему. А еще он привык считать своим наиуязвимейшим местом не горло, а банковский счет.
И теперь, после секундной оторопи, Молчанов с его самого удивившим спокойствием понял: конкурент. Понял и выговорил на глобаллингве:
– Не вздумай шуметь или вставать: заметят.
Одновременно с этим вполне миролюбивым предупреждением он запустил руку в правый набедренный карман и чуть присогнул колено.
Подкрадывавшийся вылез на холм именно в том месте, куда Матвей навел спрятанную в кармане лучевку. Полуголый детина, обросший грудами лоснящихся мышц, на четвереньках пробрался сквозь реденькие кусты и, отфыркивая пот, сказал вполголоса:
– Хай, Мат.
Украшенная зарослями недельной щетины физиономия тарзаноподобного визитера так и лучилась дружелюбием, вот только взгляд его намертво прилепился к молчановскому карману.
Матвей вздохнул и выволок правую кисть на свет божий. Еще и нарочито потряс растопыренной пустой пятерней: расслабься, дескать, все путем.
Стрелять он раздумал по трем причинам. В-третьих, не очень-то приятно давить гашетку, если ствол почти упирается в брюхо давнему хорошему другу. Во-вторых, выстрел из кармана непоправимо испортит штанину и, наверное, весьма чувствительно обожжет бедро – от одной мысли об ожоге при этакой сумасшедшей жаре делалось дурно. И наконец, во-первых: на Терре-бис без крайней нужды лучше не нарываться. Разряд лучевки может засечь какая-нибудь орбитальная дрянь – дистрикт дистриктом, но над планетой-заказником вертится множество всякой аппаратуры и помимо чертовой «люстры».
– Здравствуй, Дикки, – с некоторым запозданием Матвей все-таки удосужился ответить на приветствие. – Христом Богом прошу: ляг!
– Ляжем рядком, поговорим лотком… – с невообразимым акцентом полупропел тарзаноподобный.
Несколько мгновений Матвей, кривясь, наблюдал, как это скопище волосатых мышц вминается боком и прочими неодетыми частями в рыжую щетинку травы, по ряду характеристик превосходящей Горпигорскую противопехотную колючку.
Скопище волосатых мышц под названием Дикки Крэнг было, как и Матвей, почти целиком одето в мокрую кожу, с той лишь разницей, что Матвеево одеяние было искусственным, а Диково – нет. Тем не менее защитные свойства обеих кож казались почти одинаковыми. Странно… За более чем двадцать лет знакомства Матвей как-то не замечал за Диком йоговской привычки спать на гвоздях…
Кроме кожи, мускулов и волос на Крэнге просматривались лишь какие-то невообразимые обувеобразные (верней, обувеБЕЗобразные) обмотки и еще более невообразимая набедренная повязка. Из-за повязочного пояска торчал основательных размеров нож с иззубренным матово-серым лезвием (уж не кремневый ли?!). А еще на пояске этом болтался увесистый кошель, вероятнее всего набитый каменными шариками. Отчего Матвей подумал про шарики? Да оттого, что сам поясок слишком уж смахивал на пращу (Молчанов недурно-таки подначитался, ладючись на данное дело).
Отлично, с пращой разобрались. Теперь бы еще выяснить пару-тройку сущих безделиц: что это за идиотский маскарад, откуда Дикки Крэнг взялся на Терре-бис и, черти его растерзай, ЗАЧЕМ он тут взялся?!
– А я тебя еще вечером заметил, – добродушно гудел Крэнг. – Устроился ты – смерть мракобесию! Мимикрокупол, теплобатареи, сигналок по кустам нарастопыривал… – Обычную смесь глобала с англосом Дикки щедро сдабривал русскими словечками, перекрученными сообразно когдатошнему Матвееву разумению. – А ты не изменился, Мат. Комфорт прежде всего…
– Да уж, – буркнул Молчанов, – уж зато ты… Всего три годика без надзора – и на` тебе, вконец одичал…
Всего три года… Три года – тьфу, ерунда, мизер безвзяточный. Былое-прежнее должно бы его, мизер этот, перевесить с победным лязгом…
Ведь с детства самого вместе, с дворовых дурилок и трущобных форточных краж… А потом… Где только не блистал своими талантами великолепный тандем, две трети мозгов коего принадлежали Матвею, а две трети бицепсов и прочего – Крэнгу…
И вот, будьте благолюбезны… Вздорнейшая случайность на Альбе, всего-навсего сутки в следственном изоляторе, но вошли в изолятор двое, а вышел один Матвей. И несмотря ни на какие ухищрения, судьба Дика так и не прояснилась. Дьявол дери эти недоразвитые тоталитарные режимы! Полицейский истинной демократии рассказал бы… да что там – на любую заданную тему вдохновенную арию спел бы под шорох отсчитываемых купюр. А с жандармами Альбы от такого шороха делались обмороки.
