Останешься лежать забальзамированный.
От закуски судари-странники отказались. Было их трое: один постарше, с аккуратной бородкой цвета черненого серебра, и двое помоложе — румяные, плечистые крепыши. Видать, отец с сыновьями. Сословие? род занятий? — по одежде не разобрать. Наряд добротный, без лишней роскоши; шпаг нет, при поясе — изящный кинжальчик в ножнах. Не местные, это точно. Местные тесаки предпочитают.
Дубарь рогом попереть хотел, набычился и передумал.
Послал к Нижней Маме для форсу.
— За хороших людей, — поднял кубок сребробородый. — За мастеров хитрого дела.
Выпил и глядит со значением.
Кто за тебя здравицу поднял, того и бык не бодает. Дубарь кивнул, Перченый Лис себе налил; балагур Санчес за словом в кошель не полез, ответ задвинул. Слово за слово, придвинулись странники ближе. А как бутыль приговорили, так старшой и говорит: знаем, кто вы такие, но нас это нисколько не смущает. Даже наоборот. Хотите, чтоб руки ваши в два раза ловчее да проворнее сделались? Чтоб силы прибавилось?
Прочухан хмурый стал, насупился.
— Волшба? — спрашивает.
— Она, родимая, — хохочет сребробородый.
— А взамен что стребуете?
— А ничего. Еще и сами приплатим.
— Лезла мышь за сыром, — гнет свое Санчес, — да накрылась хвостом. Какой у вас с того интерес?
— Способ новый хотим в деле опробовать, — объясняет старшой. — За то и деньги платим. Если увидим, что все путем срослось — со следующих плату брать будем, и немалую. Как интерес, подходит?
— Мимо проходит, — встал из-за стола Санчес. — А вдруг у тебя волшба винтом завьется, и вырастут у меня вместо рук жабьи лапы? Или драконий хвост из задницы высунется? Ищи дураков. Гоните вы их, кузари, в тычки. От стола подальше.
И ушел. Даже пиво не допил.
Остались трое на трое. Долго сребробородый кузарей убалтывал, еще пару бутылей выставил, с закуской… Перченый Лис вышел до ветру и не вернулся — решил, хитрован, в нору уйти, от искуса подальше. Перченый, он за милю чует, когда линять пора. Тут бы и Михалю с Франтишеком задуматься, да бальзам с пивком в голову ударили, дуплетом. Больно заманчиво все выглядело. Еще и деньжат обещали…
Что было потом, Михаль не помнил. Очнулся утром, в мансарде, которую снимал у одной веселой вдовы. Долго не мог взять в толк: спит он, бредит или подхватил гнилую болезнь? Его бросало то в жар, то в холод; обстановка мансарды плыла перед глазами, подергиваясь дымкой, и вдруг проступала с неправдоподобной четкостью, позволяя разглядеть мельчайшую соринку в дальнем углу. Тело казалось чужим, купленным в лавке старьевщика. Михаль представлялся себе огородным пугалом, набитым соломой. Солома распирала изнутри, толкалась острыми жесткими стеблями, пытаясь выбраться наружу колким острием — от жуткого зуда он едва не сошел с ума.
В углу торчал горбатый призрак, вонял кладбищем и грозил когтистым пальцем: «Не чешись, козлом станешь!» Михаль кричал призраку, что будет чесаться, чем бы это ни обернулось, и чесался, только зря — зуд усиливался.
Спасибо вдовушке: сообразила, что постояльцу худо, вызвала казенного лекаря-дармоеда, и три дня отпаивала жильца бульоном из свиных ножек с молоком. Лекарь явился пьяным в дупло, грозился пустить кровь, бормотал невнятицу про какого-то Делирия Тременса, наверное, своего дружка по врачебному ремеслу. На фартовой «кафке» делириями звали тех, у кого темку вкрай скнюкало, так что Михаль обиделся и дал грубияну по шее. Да не рассчитал силы — лекаришку кубарем унесло за дверь, на том курс лечения и закончился.
На четвертое утро он проснулся с головой ясной и пустой до колокольного звона. В теле ощущалась невыносимая легкость бытия. Горбун-призрак ушел, запах погоста выветрился. «Уж не сдох ли я?!» — с тревогой подумал вор. Однако нашел рядом стопку лепешек с творогом, прогнал дурные мысли и набросился на еду. Запив лепешки кувшином грушевого кваса, он пришел к выводу, что жизнь прекрасна.
Обследовав тайник, где хранил заначку, Михаль обнаружил кожаный мешочек с сотней золотых дхармов, новеньких, труррской чеканки. Откуда взялось золото, как оно оказалось в тайнике — этого Гвоздила вспомнить не мог, хоть убей. Мешочек являлся бесспорным доказательством, что договор с колдунами не привиделся во хмелю. Раз так, значит, колдуны сделали благое дело и удалились?
