Научно-исследовательский фонд Ландау находился в старом двухэтажном здании, которое протянулось вдоль площадки размером в пять акров, по неухоженному виду которой можно было догадаться, что ею никто никогда не интересовался. Я проехал следом за допотопным седаном доктора по заросшей сорняками подъездной дороге, а затем поставил свой «хили» рядом с ним перед входом в здание. Полника я оставил в частной мертвецкой дожидаться доктора Мэрфи — в конце концов, лейтенант может рассчитывать на некоторые привилегии. Например, не торчать в помещении, пропахшем формалином, и не вести переговоры с этим ничтожеством Бреннером.
К тому моменту, когда я догнал их, Ландау и его дочь находились уже в холле и ожидали меня на площадке лестницы. Яркий солнечный свет заливал все помещение сквозь распахнутую входную дверь, и оно, разумеется, казалось куда более привлекательным, чем зал похоронного бюро с его мрачными витражами, а черный шелковый саван внезапно стал совершенно прозрачным и больше не скрывал округлые линии изящного тела Вики Ландау.
— Если не возражаете, лейтенант, — процедила брюнетка сквозь стиснутые зубы, — я бы хотела пройти в мою комнату и одеться. Я немного устала от ваших развратных взглядов, блуждающих по мне.
— Как я могу отказать в столь очаровательно сформулированной просьбе? — галантно ответил я.
Она быстро повернулась и стала подниматься по лестнице. Я наблюдал за элегантным покачиванием ее соблазнительно округлых половинок, пока она не скрылась из глаз.
— Вики права, — изрек Ландау и вдруг рассмеялся. — Вы, должно быть, самый развращенный лейтенант, который когда-либо служил в правоохранительных органах.
— Рад, что вы мне напомнили о себе, доктор. — Я благодарно посмотрел на него. — Давайте-ка пройдем куда-нибудь и поговорим о вашем усопшем сотруднике.
— Мой офис находится как раз напротив. Мы сможем там побеседовать.
Обстановка офиса Ландау замораживала, если можно так выразиться. Там стоял письменный стол, зава — , ленный бумагами так, что с первого взгляда он напоминал свалку. Вокруг стояло несколько простых деревянных стульев с прямыми спинками. Обстановку довершали стальные ящики для документов, кое-где покрытые ржавчиной, и огромный книжный шкаф со стеклянными дверцами, украшенными паутиной трещин, за которыми виднелась масса технических и медицинских справочников, в хаотическом беспорядке распиханных по полкам. Все это производило впечатление места, где его владелец работал как одержимый, без остановки, не извлекая из этого никакой материальной выгоды.
Стул у стола жалобно скрипнул, когда доктор опустился на него. Он сдвинул вбок пачку бумаг, чтобы видеть меня, не вставая с места, затем принялся раскуривать сигарету с тошнотворной медлительностью. Я сидел напротив на одном из неудобных деревянных стульев с гнутой спинкой, которая буквально впилась в мою спину, и за компанию тоже закурил.
— Расскажите мне про Роберта Марша, — предложил я.
Он пожал плечами.
— Мне практически нечего сказать, лейтенант. Он проработал в фонде около шести месяцев, явился к нам сразу же после того, как закончил двухгодичную интернатуру в одной из больниц на Востоке. Я опубликовал заявку в газете на молодого врача, заинтересованного в научно-исследовательской работе, и он показался мне самым подходящим из откликнувшихся. — Ландау усмехнулся. — Откровенно говоря, большого конкурса не было, мы предлагаем мизерное жалованье и не слишком роскошные условия работы. Но Марш был энтузиастом, можно даже сказать, фанатиком. Нам его будет сильно недоставать.
— Знаете ли вы кого-нибудь, у кого были основания его убить?
Он решительно покачал головой.
— Никого. Я все еще не могу поверить, что такое произошло. Марш был очень напористым, но в общем симпатичным молодым врачом, полностью погруженным в свою работу. Он был страшно застенчивым и поэтому замкнутым, но все же весьма приятным человеком. Знаете, в данный момент меня пугает то, что я практически ничего не знаю о его личной жизни. Мне даже не известно, живы ли его родители и имелись ли у него вообще родственники на Востоке. Но, полагаю, вы это выясните и сообщите им о случившемся?