Очаг прогорел, немного всплакнув, Милица настроилась на иной лад: ну и чёрт с ними с мужчинами! Быть замужем… да — ночи любви, дети, но… брань, побои, постоянный тяжёлый труд! А главное — ничего по своей воле, всё по хотению господина-мужа. Каково-то ей — девушке своевольной с детства — будет смирять себя? Нет, не зря она не пошла за хромого Ждана! Хоть тогда ещё и не понимала толком, но сердцем чувствовала… разве ей плохо с мамой? Кто сказал, что всякая девушка обязана выйти замуж? Нет такого закона!
Время близилось к полуночи, шум на деревенской площади постепенно стихал, гонца от старейшин всё не было… Милица, прилегла на набитый соломой матрац, закрыла глаза, но сон к ней не шёл: а вдруг — да?..
Ночь перевалила за середину, с деревенской площади до хижины Дарицы теперь доносились только редкие выкрики наиболее стойких пьянчужек, девушке не спалось: что? Старейшины опасаются предложить её норманнам даже сейчас? Когда у тех наверняка уже двоится, а то и троится в глазах? А как же юные невесты? Девственностью которых пришлось пожертвовать, откупаясь от свирепых грабителей? В то время, как она, не имеющая никаких шансов на замужество, валяется на соломенном матрасе, постыдно не желая участвовать в общенародном жертвоприношении?
Эти и им подобные мысли всё злее хозяйничали в Милициной голове — наконец девушка не выдержала, встала, разделась догола, вышла во двор и омыла всё тело дождевой водой из большой бочки. Вернувшись в хижину, Милица на ощупь отыскала горшочек с благовониями, указательным и средним пальцем правой руки зачерпнула капельку густой мази, провела этими пальцами подмышками, за ушами, вытерла руки и задумалась, какое из двух праздничных платьев ей надеть? Девушке почему-то казалось, что не годится ни то, ни другое — но ведь не в затрапезной же хламиде идти на заклание! — и?..
…да! Только белое, приготовленное для свадьбы платье достойно совершаемого ею жертвоприношения!
Милица высекла огонь, от тлеющего трута зажгла масляный светильник и из заветного сундучка с приданым достала две весны назад сшитое на вырост, с той поры так и ненадёванное свадебное платье. Слава Белинде, оно оказалось впору — девушка посмотрела в зеркало: да! В таком виде — не стыдно и на заклание! Разве что… подчернить брови и подкрасить губы? Нет! Жертвоприношение совершится ночью, а сейчас в мерцающем свете масляной лампы она выглядит не земной девушкой, а небесной феей, и грубые краски этого мира могут только испортить её нездешнюю красоту! Разве что… венок из лилий!
Прихватив лампу, Милица вышла за порог, сорвала из цветов, росших между южной стеной и огородными грядками, семь лилий на длинных стеблях и, вернувшись в хижину, быстро сплела венок. Глянув в зеркало, девушка задохнулась от восхищения: теперь она не просто фея, она — богиня! Да заклать такую неописуемую красоту — самому сподобиться благодати! Даже грубые норманны это наверняка почувствуют — их громогласные скальды наверняка воспоют жертвоприношение добровольно явившейся на заклание богини!
Просторная деревенская площадь являла собой отвратительное зрелище — хорошо, что было темно, горело только два небольших костра, и Милица увидела лишь несколько разрозненных безобразных сценок. Среди объедков, блевотины, разбитых глиняных сосудов и опрокинутых винных бочонков вперемешку спали мертвецки пьяные полуголые норманны и совершенно обнажённые девушки и женщины её народа. Вернее — бывшие девушки… о, Великая Белинда! И как это только ты допустила подобное бесчинство? Своим волшебным ножом не оскопила пришлых насильников? О, Громовержец Вритра! Почему ты не испепелил их молнией? О, будь бы она мужчиной… пальцы Милицы непроизвольно сжались на рукояти несуществующего топора — о, будь бы она мужчиной!
Увы, Белинда пожелала сотворить её женщиной, и на эту осквернённую площадь она явилась не мстительницей, но жертвой — не карать разбойников, а ублажать их ненавистную мужскую похоть.
Осмотревшись, Милица заметила возле костра сидящего воина — значит, не все норманны перепились до бесчувствия, по крайней мере, есть один, способный принять её жертву. Ноги у девушки потяжелели, сердце мучительно сжалось — сейчас! Тридцать, тридцать пять шагов, и — прощай девственность! Да, но когда ноги перестали слушаться, как сделать эти роковые шаги? А сделать их совершенно необходимо — иначе завтра она не сможет без жгучего стыда посмотреть в глаза ни одной из обесчещенных девушек…
