…да, в открытом бою у воинов её народа не было ни одного шанса устоять против могучих, свирепых норманнов, а когда грабители перепьются? Ах, клятвы? Перерезать глотки доверившимся им сонным недругам — навлечь на себя гнев Вритры? Возможно, но… неужели жрецы этого бога не сумеют задобрить своего Небесного Господина? Щедрыми дарами и торжественными обещаниями не смягчат его гнев? Месть чужеземцев? Ведь даже если удастся перебить всех высадившихся на берег, на ладьях осталось достаточно воинов, чтобы поднять тревогу?
Понимая, что навлечь на себя месть взбешённых предательством норманнов, несравненно губительнее, чем вступить с ними в открытый бой, Милица, возмущённая трусостью мужчин своего народа, всё же до самой ночи лелеяла эту сомнительную идею: ну, почему боги пожелали сотворить её женщиной?! По воле Вритры родись она мужчиной — наверняка бы нашла способ избавить Черноголовых от иноземных грабителей! Кроме того… мужчине не требуется быть красивым! Ему достаточно смелости, самоуверенности и силы… а то уже сгустилась полная тьма, а посланец из деревни за ней так и не пришёл… да, ей ещё не исполнилось шестнадцати вёсен, но шестнадцать-то лет вот уже восемь дней как исполнилось! Или односельчане забыли, когда она родилась в действительности? Но даже и в этом случае… ведь мало кто сомневается, что ей суждено засидеться в девках! Ведь после того, как она отказала Ждану, к ней не посватался не только ни один парень, но даже и ни один вдовец! Нет, односельчане озабочены отнюдь не сохранением её девственности, а тем впечатлением, которое она может произвести на чужеземцев… у, хитрожопые соплеменнички! Ждут пока норманны напьются до такой степени, когда им сделается без разницы: что женщина, что коза!
У Милицы от обиды и жалости к себе защипало в глазах и по щекам покатились слёзы — о, Великая Белинда! За какие грехи ты её сотворила такой уродиной?! Судя по громким выкрикам и звукам рогов, на деревенской площади пирушка в самом разгаре, а старейшины о ней явно забыли! До сих пор не посылают гонца! И зачем, спрашивается, она как дура целый хоронилась за кустом барбариса, да ещё — на голодный желудок? За всё это время съев только две холодных лепёшки? Как великую драгоценность оберегая свою постылую девственность? Как же! Размечталась! Путятко, видите ли… да ни его, ни другого парня силой не заставишь взять тебя в жёны! Было бы чего хранить! А главное — для кого…
Вконец расстроенная Милица выбралась из своего укрытия, вернулась в хижину и, не желая больше таиться, зажгла огонь в очаге — ну и чёрт с ними с норманнами! Пусть делают с ней, что хотят, а без горячего ужина она не останется!
Вода в медном котелке быстро вскипела, девушка положила в неё не съеденное днём вяленое мясо, луковицу, малую меру бобов и отодвинула посудину подальше от огня — мясу и бобам надо как следует потомиться, бурное кипение им совершенно ни к чему. Когда варево поспело, Милица заправила его душистыми травами и сняла с огня. Дав похлёбке немножечко настояться, проголодавшаяся девушка разливной деревянной ложкой наполнила миску и попробовала — вкусно! Особенно — натощак.
Поужинав, Милица заметно повеселела и достала из сундучка бронзовое зеркало — ничего она не уродина! В слабых всполохах угасающего пламени полированный металлический диск отражал нечто таинственное и чертовски привлекательное: выпуклый белый лоб, задорно вздёрнутый носик, а главное — мерцающие в голубоватой глубине глазниц тёмно-зелёные изумруды: её глаза! Такие невыразительные днём и такие завораживающие сейчас — в пляшущих отсветах догорающих в очаге поленьев. А если сюда добавить обрамляющее всё это магическое совершенство лунное серебро волос — вообще! Да увидь её в этот миг Путятко — без всяких приворотных зелий навсегда прикипел бы сердцем!
Мечты, мечты… увы, Милица твёрдо знала: днём волшебство рассеется, и бронза вновь отразит "украшенную" малиновым носом белёсую невыразительность — её, с позволения сказать, лицо. На которое не то что Путятко, пьяный норманн не бросит заинтересованного взгляда.
