Наконец слышу хлопанье дверцы холодильника и звук включившегося электрического чайника. Приоткрываю глаза и оцениваю обстановку…
— Ты снова на связи? — спрашивает парень. — Таких идиоток, как ты, я еще никогда не встречал.
Приходится признать:
— Я такая в единственном экземпляре.
— Это я уже понял. — И как будто смягчившись: — Завтракать будешь? Правда, есть только чипсы.
И я — в ответ:
— Есть пачку чипсов каждый день — это то же самое, что в год выпивать пять литров растительного масла.
— Может заткнешься уже, — стонет парень, откидывая надорванный пакетик с чипсами в сторону. — Весь аппетит перебиваешь.
В этот момент Ангелика подает голос, и я переключаю внимание на нее. Кажется, первую волну негодования мне удалось пережить… Надо рассказать обо всем турбобабулям.
Однако прежде, чем это произойдет, следует закрепить свои позиции: и я, выждав какое-то время, произношу:
— Послушай, мне тоже не особо хочется напрягать тебя своим присутствием, просто не было другого выбора. И раз уж так вышло — давай потерпим друг друга какое-то время…
— Два дня, — вносит предложение Юлиан. — Больше я вряд ли выдержу!
— Не уверена, что смогу найти работу и квартиру за столь краткий срок, — произношу неуверенным голосом.
И он спрашивает:
— Так ты уже не работаешь в баре?
— Выгнали из-за дочери. Мне было не с кем ее оставлять…
На самом деле я просто-напросто подменила знакомую фрау Риттерсбах — еще одна маленькая уловка в нашем коварном плане.
— Всегда знал, что от детей одни проблемы, — заявляет парень. И присовокупляет: — Сделала бы аборт, и дело с концом!
Он сам не понимает, о чем говорит, но его слова бьют по больному, и от внезапной вспышки негодования я так и вскипаю, не в силах сдержаться:
— Лучше бы твоя мама сделала аборт, когда узнала о своей беременности, ты, идиот ненормальный! — ору в сердцах, хватая диванную подушку и запуская ей в обалдевшего парня. Тот даже не успевает прикрыться, и та впечатывается в его идеально красивое лицо…
— Зачем ты это сделала? — рычит он, отпинывая подушку в сторону и порываясь в мою сторону. Лицо злющее, аж страшно… Подхватываю Ангелику и выставляю ее перед собой на вытянутых руках, подобно животворящему кресту, способному отгонять злые силы.
— В Китае убийство панды карается смертью, — выдаю очередной факт, едва борясь с желанием зажмурить глаза.
Юлиан замирает в двух шагах от нас, пристально глядя в глаза моей дочери. Вроде как преодолевая силой мысли преграждающий дорогу барьер…
И тогда Ангелика улыбается. Сучит ножками и тянет ручонки в его сторону…
Юлиан отступает…
шаг…
другой…
третий.
— Два дня, — цедит он сквозь стиснутые зубы, подхватывает ветровку и выбегает из квартиры.
— Боюсь, двумя днями ты не отделаешься, — отвечаю захлопнувшейся двери. — Даже и не надейся!
Теперь, когда я одна в квартире, можно и пошалить немного: я о том, что можно запихнуть в стиральную машинку и постирать вещи Анжелики, разобрать наши сумки, используя вместо шифоньера… журнальный стеклянный столик. Выставить на кухонной столешнице шеренгу из пластмассовых бутылочек различной модификации и дополнить все молокоотсосом.
Пусть этот эгоист поизвивается, подобно ужу на сковороде, при виде захваченной неприятелем территории.
От Алекса я знаю, что их мать умерла больше пяти лет назад, и вместе с ее смертью и без того непростой характер парня стал и вовсе непереносим.
— Не знаю, почему он стал таким, — говорил тогда Алекс с грустью в голосе. — Отец любил нас одинаково, пусть даже Юлиан и был неродным. Что с того? Любовь к матери автоматически распространялась и на ее сына. Однако брат воспринял ее замужество как предательство: до этого они были только вдвоем против всего мира — Юлиан и мама, а потом появился Адриан, оттянувший часть материнского внимания на себя. Я думаю, он так и не смог простить ему этого… А потом еще родился я: писклявый комок, требующий ее внимания и днем, и ночью без перерыва. Наверное, тогда Юлиан и возненавидел всех младенцев в целом… А еще запретил себе чувствовать: чувства делают нас ранимыми (он испытал это на себе), а быть ранимым он не желает никоим образом.
