– Мальчики, простите меня!
– Да ладно, – хмуро кивнул Валдаев. – Не извиняйтесь. Чего уж теперь.
– Я компенсирую! – пообещала Анн-Мари. – Насчет денег не переживайте. Восстановление – за мой счет. О’кей?
– Потом поговорим.
Детективам требовалось время, чтобы прийти в себя.
Тонкий запах листвы и ночная свежесть не прельстили Руслана. Он достал сигареты и закурил. Бизнесмен сидел на скамейке под кустом шиповника. Руслан пускал дым и смотрел в черное небо, усыпанное первыми звездами.
Наверное, ему было одиноко. Наверное, чудная прозрачная ночь делала его одиночество особенно пронзительным. Наверное, мысли о девушке, столь же прекрасной, сколь и недоступной, истязали его сердце. Наверное…
– Здрасте!
На скамейку рядом с предпринимателем плюхнулся крепкий юноша. Рудницкий не ответил на приветствие.
– Я за деньгами.
– Слушай, – недовольно хмурясь, процедил Руслан, – я тебе что сказал сделать?
– Что?
– Только попугать. А ты, козел, что натворил?
– Ничего!
– Все лицо ей разукрасил, кретин.
– Так она сопротивлялась! Цепкая, стерва!
Рудницкий отвесил парню короткую сочную оплеуху.
– За что?! – обиделся тот.
– За стерву. Выбирай выражения.
– Ну надо же! Не поймешь вас, крутых. Вы меня, между прочим, тоже неплохо с лестницы спустили. До сих пор локоть болит.
– Ладно, не ной. Возьми.
Руслан вынул из кармана любимый всеми портрет американского президента Франклина. Купюра перекочевала в ладонь юноши и явно оказала анестезирующее влияние и на его локоть, и на его самолюбие.
– Премного благодарен, – заулыбался он. – Не зря невинностью рисковал. Дело-то подсудное.
– Шурши отсюда. И больше не попадайся мне на глаза.
Подождав, пока парень растворится в темноте, Рудницкий метким щелчком отправил сигарету в урну, поднялся со скамейки и направился к джипу, мерцавшему в ночи лакированными боками.
– Мы идем гулять! – сообщил Митя. Под мышкой у него висел принаряженный Эдик: в бело-голубой матроске, кроссовках и кепке. В руках Эдуард крепко держал лопатку, ведерко, машинку, лейку, три формочки для песка и старую видеокассету. Он собирался славно поиграть в песочнице. Изо рта у него торчала палочка «чупа-чупса».
– Я подозреваю, что вы сейчас никуда не пойдете! – отозвалась от окна Маша. Она наблюдала за тем, как во двор въезжает восьмой по счету навороченный «мерс». Семь, как на авторынке, уже стояли где попало, включая детскую площадку. Пара десятков хорошо одетых мужчин, необъяснимо похожих друг на друга (особым выражением лица, интерпретирующим фразу «Позволено все!»), кучковались под черемухой и рябиной, разговаривая и дымя сигаретами.
– Ужас, – вздохнула Мария. – Заплюют весь двор. Куда мы попали? Почему бы им не устраивать сходки в каком-нибудь ресторане?
– М-да, – произнес Митя, заинтересованно выглядывая в окно. – Эдуардыш, мы остаемся.
Лопатка, ведерко и прочее барахло с грохотом посыпались на пол, «чупа-чупс» вылетел изо рта, словно ракета. Уголки губ Эдика поползли вниз, лицо мгновенно налилось краской. Ребенок приготовился активно выразить протест.
– Нет, нет, нет! – заволновался Митя. – Не надо плакать! Мы пойдем гулять. Но не сейчас!
Эдик включил сирену. Слезы, крупные, бриллиантовые, покатились по щекам.
– Будь мужчиной! – сурово напомнил Митя. – Эх, горе! Ладно. Если ты согласишься оставить свои драгоценные пожитки дома, мы плюнем на песочницу и…
– В песочницу уже есть кому плевать! – уныло вставила Маша. – Сколько окурков накидали! Какие некультурные!
– …и налегке прогуляемся по округе. Ты согласен?
Зареванный детеныш, энергично двигая плечами и бедрами, заставил спустить себя вниз, собрал лопатку, ведерко, машинку, лейку, три формочки для песка и старую видеокассету, горячо прижал имущество к груди и выразительно посмотрел на няньку.
– Я понял, – кивнул Митя. – Не тупой. Хорошо, уговорил. Мы возьмем коляску и ту спортивную сумку, что мама использует для затаривания в оптовом магазине. Нет, отдай «чупа-чупс», его надо помыть.
Дмитрий помыл «чупа-чупс», сложил в сумку игрушки, усадил ребенка в коляску, вытер ему сопли, причесал, пристегнул ремнем, повесил сумку на плечо, поднял коляску и отправился в путь.
