Все было не так страшно.
* * *
Сначала я поговорила с Девлин, спросила ее, можно ли мне поработать из Лондона недельку. Или больше.
— Трагедия последней воли, — сказала она. — Какая захватывающая история!
В Нью-Йорке было едва за полдень, и Девлин, уже слегка опьяневшая, ответила тотчас. Судя по слышавшемуся в трубке гомону, она находилась в каком-то кафе или баре.
— Не то слово, — ответила я.
— Будь по-твоему. Найдем тебе рабочее место в Лондоне, не волнуйся. И работу тоже найдем.
Мама и Папа сейчас обедают, с ними можно связаться и попозже. Я набрала Итана, трубку взяла его невеста; он — на открытии галереи, вернется только поздно вечером. Она знает, что я прилетела, они ждут меня в гости — будут очень рады повидаться. Далиле я оставила сообщение на автоответчике, хотя вряд ли она перезвонит. Напоследок я поговорила с Эви. Она была не дома — рядом раздавался чей-то смех.
— Ну, — сказала я, — ведьма, кажется, мертва.
— Ты видела тело?
— Боже упаси. Я не захотела смотреть.
— Но тогда… это точно? Ты уверена?
— Вполне уверена.
Я сказала ей про дом на Мур Вудс-роуд и про наше большое наследство.
— У них было двадцать тысяч фунтов? Ничего себе новость!
— Новость? После нашего-то роскошного детства?
— Не знаю, как ты, а я так и вижу, как Отец делает заначку: «Бог мой да восполнит всякую нужду вашу»[3], — какой бы она ни была.
— И дом! — воскликнула я. — Просто не верится, что он еще стоит.
— Слушай, а найдутся ведь любители таких развлечений. В Лос-Анджелесе, думаю, есть такие экскурсии: посещение мест убийств, смерти знаменитостей и всякое такое. Короче — извращение.
— Ну, Холлоуфилд далековато находится для таких экскурсий, ты не находишь? Да и не тянет наша история на «Черную Орхидею»[4].
— Боюсь, спрос будет не слишком большой.
— Билеты придется просто раздаривать.
— А вообще экскурсии — это хорошая идея, — сказала Эви. — С нашим участием проект превратится в золотую жилу. Можно будет сменить деятельность, если юриспруденция подкачает.
— Эту нишу уже давно занял Итан, — ответила я. — Но что, в самом деле, делать с этим чертовым домом?
Вновь раздался чей-то смех. На этот раз ближе.
— Ты где? — спросила я.
— На пляже. Тут сейчас будет что-то типа концерта.
— Тогда обязательно сходи.
— Ладно. Я по тебе очень соскучилась. А дом… — Там у нее бушевал ветер, захлестывая солнце через океан. — Нужно, чтобы в нем поселилось счастье. Это взбесило бы Отца больше всего на свете.
— Отличная мысль!
— Ладно, мне уже пора.
— Веселись там!
— Обязательно. А ты сегодня молодец.
* * *
План был такой: мы, как агенты под прикрытием, прислушивались к каждому шагу Отца. В Эпоху привязывания мы даже делали записи в нашей Библии огрызком школьного карандаша (Книга Бытия, 19:17 — тогда мы еще не утратили вкус к мелодраме[5]). Когда мы больше не могли добраться до книги, я выучила отцовский распорядок дня наизусть; мисс Глэйд, когда я еще ходила в школу, научила меня, как нужно запоминать.
— Представь себе дом, — говорила она. — В каждой комнате происходит что-то, что тебе нужно запомнить. В холле свалился Франц Фердинанд — его только что застрелили. Ты идешь в гостиную, и мимо тебя мчатся к выходу сербы, они в панике — начинается война. На кухне — Австро-Венгрия, сидит с оставшимися союзниками. Ну-ка, кто у нас среди них?
Отец присутствовал всюду, поэтому распорядок его дня расшифровать было гораздо проще.
После стольких месяцев, проведенных в комнате, я знала, как скрипит каждая половица, как щелкает каждый выключатель в доме. Я живо представляла себе, как туша Отца передвигается по комнатам.
Мы несколько раз дежурили по ночам, в своих постелях и выяснили — встает он поздно. Зимой, когда раздавались его первые неторопливые шаги, было уже светло. Наша спальня располагалась в самом конце коридора, его — через две двери, так что ночное время никак не подходило: он спал очень чутко и догнал бы нас в считаные секунды. Бывало, я проснусь, а он или в дверях или стоит, склонившись у моей постели, как будто что-то задумал. Но что бы ни было у него на уме, он всегда отступал и через некоторое время растворялся в темноте.
