— У-о-у-у! — взвыл я и,
хватаясь руками за ногу, покатился по земле.
— Что случилось? —
крикнула Пашка.
— Нога! Я, кажется,
разбил палец!
Девчонка отбросила уже
прихваченную охапку хвороста и кинулась ко мне. Бегло взглянув на мою ногу, она
встревожено произнесла:
— Ой, Жорка, у тебя
кровь хлещет! Потерпи, я сейчас перевяжу! — она быстро завернула подол платья и
ловко оторвала от своей длинной «ночнушки» солидный кусок материи.
— Погоди... лежи
смирно... потерпи... потерпи секундочку... — шептала она, занимаясь моей раной.
Я закусил губу и затих.
Осторожно осмотрев палец, Прасковья принялась его ловко перевязывать. Было
совсем не больно.
— Ничего страшного!
Просто рассек сильно... Наверное, напоролся на сук... — тихо говорила девчонка.
— Кость цела, вывиха нету... Ногтю, правда, досталось, но это ерунда... Все
заживет...
— Вот невезение! Надо
же, угораздило! Проклятая коряга!
— Плохо по лесу
босиком-то ходить! Муку-ейс! Так, что ль, арабы-то говорят?
— Муш куейс! — поправил
я и улыбнулся, мне сразу стало гораздо легче.
Замотав мой палец, Пашка
осмотрела мои ноги и вздохнула:
— Да ты уже весь в
синяках и царапинах! Больно, небось?
— Да ничего... Ерунда, —
отозвался я. — Терпимо еще.
— Нет, так не годится.
Вот что, дай-ка мне ножик!
— Зачем?! — удивился я.
— Давай-давай! Буду тебя
обувать.
Я подчинился, так и не
поняв замыслов девчонки. Она раскрыла ножичек и, умело им орудуя, укоротила
свое платье почти до колен. Потом раскроила этот отрез и принялась точно
портянками обматывать мои ноги.
— Ну, зачем ты?! —
возмутился я. — Платье испортила!
— Пустяки! Оно мне все
равно только мешает по лесу ходить, тоже за все сучки и коряжки цепляется...
Укутав ступни, она
попросила меня подержать концы обмоток, чтоб не распустились, а сама ловким
движением ножичка подцепила шнуровку на груди своего платья и распустила ее.
Полученными жгутиками завязала портянки, чтобы держались плотно и не
соскакивали с ног. И все это получилось у нее быстро и умело.
— Ого! Классная работа!
— воскликнул я, поднимаясь.
— Ну как? Теперь лучше?
— Еще бы! Супер! Клёвые
кроссовочки получились! Паш, да ты гений!
Девчонка улыбнулась и
поправила переставшее теперь закрываться на груди платье. И тут я спохватился:
— Вертолет! Где он?!
Мы прислушались. Стояла
мертвая тишина. Даже птицы стали затихать, забившись в прохладные заросли.
Солнце начинало припекать. В лесу сразу сделалось душно и влажно.
— Эх, улетел! — выдохнул
я. — Ну-у-у... Все из-за этого сучка! — и я от злости пнул корягу ногой, забыв,
что теперь я раненый.
Пришлось вновь издавать
вопль и скакать возле сосен на одной ноге.
— Ну зачем ты?!
Осторожней надо! А то опять кровь пойдет! — упрекнула меня Пашка.
Мы вышли на поляну. Тут
уже было страшное пекло. Вертолет больше не появлялся, если только, конечно,
это был именно он. Может, улетел на дозаправку.
— Ладно, Паш, давай
лучше двинем к горам. Там-то уж надежнее всего будет местечко! Залезем на
сопочку повыше — нас даже со спутника заметят! Только вот нам надо будет
держаться северного направления. Ты как, в этих всяких азимутах разбираешься?
— Угу! Меня бабушка еще
учила, чтоб в лесу не заблудиться.
— Серьезно?! Ну, тогда
мы не пропадем!
— Так, сейчас определим,
где тут север, — сказала Прасковья и, оглядевшись, подошла, наверное, к
столетней сосне. — Вот смотри: комель деревьев на северной стороне обрастает
мхом и лишайниками, и кора на дереве должна быть тут более темной и шершавой.
Камни, валежник, пни тоже обрастают на севере. А ночью северная сторона неба
светлее южной. Жаль, у нас нет часов, а то тоже можно было бы определить нужное
направление.
— Как это?
— Надо днем часовую
стрелку направить на солнце. Линия, делящая угол между стрелкой и цифрой два (а
зимой будет цифра один) пополам, покажет направление на юг! Понятно?
— Здорово! А я этого и
не знал, — сказал я и почесал затылок. — Ну, тогда вперед, моя умная Пятница!
— Идемте, сеньор
Робинзон!
В Пашкиных онучах идти
стало гораздо веселей. Правда, опять заворочался предательский голод. Палец
ныть перестал, и настроение у меня вновь улучшилось. Скоро в лесу стало совсем
как в бане. Остро запахло смолой и испарениями земли. Захотелось пить. Ветер
почти не залетал к подножию высоченных сосен, и поэтому нам стало не хватать
кислорода. Мучила испарина. Чтоб не думать об этих временных неудобствах
лесного быта, мы шли и болтали о школе. Рассказывали друг другу о любимых и
нелюбимых предметах, об учителях, об одноклассниках, о своей успеваемости...
Так незаметно мы прошли несколько километров. За это время разыгрался уже
совсем волчий аппетит, жажда постепенно вынудила нас замолчать, пот противно
промочил одежонку. Один раз вновь появлялся гул в небе. Но теперь это было
западнее нас. Еще мы как-то заметили на небе белую полосу — след от реактивного
самолета. Захотелось поскорее выбраться из-под душного полога леса и, достигнув
высот, вновь осмотреть разом все окрестности, да и самих себя открыть всему
миру. Сколько уже натикало времени, мы не знали. Отдыхали. Снова брели. Летний
день долог... Наконец, перерывы стали все более частыми и продолжительными. И
лишь когда солнце угомонилось, в лесу сделалось несколько прохладнее. Я понял,
что и сегодня нам спасателей не дождаться и до гор не добраться. Палец от долгой
ходьбы опять разболелся и закровоточил. Пашке пришлось сменить повязку. Я был
ей так благодарен за это. И зачем я только обижал эту девчонку? Ведь ей сейчас
было нелегко: таскаться тут по лесам и болотам голодной и уставшей, да еще и со
мной возиться — с человеком, часто ее обижавшим... Хотелось сделать для нее
что-нибудь доброе, приятное, чтобы она хотя бы улыбнулась, расслабилась. Но что
я мог? Когда солнце стало скатываться с небосклона, все мои мысли переключились
на решение проблемы нашего вероятного ночлега в лесу. Перспектива была
малоприятная: коротать темное время суток в компании змей, клещей, комаров да
муравьев.
