— А что я написал? — испугался Валя. — Там ничего такого особенного нет. Там что-то про елки написано… Я читал.
Славка хохотнул.
— Смотря как читать! Можно слева направо, а можно и наоборот. А можно и сверху вниз. А ты, небось, и не догадался?
Валя пошарил вокруг себя — вот он, листок, который ему дала Лита. Он торопливо прочел стихотворение с начала до конца:
Любовь нам для счастья дана.
Юность — что вешние воды.
Быстро промчится она,
Лови же счастливые годы,
Юное счастье лови.
Томный цветок — отцветает,
Ель молодая — растет.
Быстро и счастье увянет.
Ясная юность — пройдет.
Попробовал прочесть первую строку справа налево, получилась белиберда.
Прочел все первые заглавные буквы сверху вниз и позеленел…
А внизу, под этим дурацким стихотворением, красовалась четко выписанная Валина подпись.
Валя задрожал от такой несправедливости, мерзости, подлости. Он подбирал слово похлеще, но похлеще слов в его лексиконе не находилось, и он все повторял: «Мерзость, мерзость, подлость!»
…Литочка сидела возле паренька с пышно взбитым чубом, а вспотевший от усердия паренек старательно выписывал что-то в Литочкиной розовой тетрадке.
Валя выхватил тетрадку у него из рук, лихорадочно перелистал страницы и вырвал лист, на котором его рукой было написано: «Люблю тебя».
Литочка налилась красным соком, как помидор, и наскочила на Валю.
— Дурак! Не дам! Мой альбом!
Когда-то Вале казалось, что если Литочка посмотрит на него не прищурившись, а так, как смотрят все люди, то по его лицу забегают солнечные зайчики.
Сейчас Лита смотрела на Валю во все глаза, но солнечных зайчиков не было. Литочкины глаза были похожи на двух колючих холодных жучков.
— Я скажу… Тебя изобьют, — кричала Лита. — Выследят и изобьют… У меня друзья!
Она обернулась к Клюеву. Клюев развел руками: «Я тут совершенно ни при чем».
Валя в кухне кое-как натянул на себя пальто и ушел.
На улице падал снег. Густой, тяжелый. В двух шагах ничего не видно. Валя брел к своему дому наугад.
Вот, кажется, он и добрался. Тяжелая дверь, впуская его в дом, сердито скрипнула. Валя поставил ногу на первую ступеньку и остановился: по лестнице к нему навстречу бежала мать…
Валентина Васильевна проснулась оттого, что перестала вдруг ощущать возле себя маленькое теплое тельце. Она вздрогнула и открыла глаза.
Василек сидел на другом конце дивана и смотрел на нее.
— Василек, куда же ты от меня улез?
— А где Валька? — враждебно спросил Василек.
— Валька?..
Валентина Васильевна встрепенулась, взглянула на будильник, стоящий на тумбочке. Стрелки показывали пять минут второго.
Она не поверила своим глазам, поднесла будильник к уху. Идет! Торопливо рванув рукав платья, посмотрела на ручные часики… Пять минут второго ночи! Да что же это такое?
— А где Валька? — снова спросил Василек.
Валентина Васильевна прижала задрожавшие пальцы к вискам, вскочила, стремительно пробежала через коридор и кухню, распахнула дверь в свою комнату, включила свет.
В комнате никого не было.
— Валя! — позвала Валентина Васильевна. — Валя!
Ей никто не ответил.
Через кухню протопал босыми ногами Василек, остановился на пороге комнаты, глядя на Валентину Васильевну перепуганными, готовыми к слезам глазами.
С Валей случилось несчастье!.. Попал под машину!.. Зарезало трамваем!.. А Валька боится сказать ей об этом и не идет домой…
Нужно куда-то бежать… Куда-нибудь… К людям… Звать на помощь…
— Василек, — не слыша своего голоса, крикнула Валентина Васильевна. — Ступай к себе, я вернусь…
Она не бежала по лестнице, а летела.
Одна лестничная площадка. Другая… Мешают высокие каблуки. Валентина Васильевна сбросила на ходу туфли.
Еще одна площадка, еще одна. Кажется, последняя…
Навстречу ей по лестнице поднимался Валя.
…Валя, увидев мать, замер и ухватился руками за перила.
— Разве ты?.. — пробормотал он и замолчал.
Мать была в одном платье, без пальто, даже платка на голову не накинула, и в одних чулках.
— Мамочка… честное слово, я не виноват… Меня пригласили… Я бы не пошел… Мне эта вечеринка, ни капельки не понравилась… Честное слово, ни капельки…
— Где Валька?
— Валька? Я не знаю.
— Уходи вон, — сказала мать не своим, чужим голосом.
