В ответ на просьбу не трогать деревья после сильного дождя — понимающая реплика: «Мокрые. Голые. Купались».
Углядев струйку свекольного сока, с шипением вытекавшую из-под крышки скороварки, прибежал с криком: «Мама! Баба! Там винегрет бежит — длинный!»
Но, конечно, забавнее всего — отождествление себя с машинами и механизмами.
Трехлетний, лежит, задрав вверх ножки. «Юрик, что это ты так высоко ноги задрал?» — «Это пантограф, я его сейчас на провода поставлю»…
В другой раз, болтая в той же позе ножками: «Это у меня «дворники» работают!»
Еще один диалог. Умилившись тому, как он вытянулся, говорю: «Милый, какой же ты стал длинный»… — «Как товарняк!»…
Из всех подаренных ему плюшевых игрушек мой сын больше всего возлюбил розовую мышку (тоже, кстати, сюрреализм изрядный; на реальную мышь это зверь походил меньше всего). Долгое время он поверял ей свои заветные думы. Прелесть ситуации заключалась в том, что разговаривать за мышку должна была я, но напрямую сказать маме то, что он говорил мышке, было, видимо, нельзя.
— Мам, давай с мышкой разговаривать.
— Ну, давай. — (Беру в руки мышку). — Привет!
— Привет, мышка! У меня там «волга» задомкрачена, надо бы карбюратор починить…
В другой раз он сообщил своей хвостатой подружке, что «стенка поцарапана, надо ее кислотой протравить, шкуркой ободрать и покрасить»…
Мама таких вещей не понимала или не могла оценить.
Сюрреалистическая розовая мышка, произведенная в Китае, наверное, знала в них толк.
Философия в коротких штанишках
Мой ребенок — прирожденный материалист и прагматик. Все его фантазии очень конкретны («Вот стану дядей Димой, пойду жить в ту квартиру, у меня будет «Москвич», и я его буду ремонтировать»). Зато некоторые истины, очевидные для нас, ставят его в тупик. При этом с логикой у человечка всё в порядке.
Рассуждает он так:
«У меня глаза черные. И у мамы глаза черные. У деда тоже черные. А у бабы — голубые. Надо покрасить!»
Невидимое, неосязаемое, скрытое от глаз вовсе не манит его, а скорее озадачивает его как нечто неправильное.
Юрик ест тертую морковку, сам себя уговаривая:
— Мне полезно есть морковку, там «митамины».
Через какое-то время:
— Мам, я всё съел, но почему-то «митаминов» не видел. Где они?
— Юрик, они же очень маленькие, их нельзя увидеть, но они есть в разной еде: в овощах, фруктах, хлебе, кефире…
— А в конфетах — тоже есть?
Другой диалог в том же роде.
— Мама, а где годики?
— Какие годики?
— Ну, у людей. Вот у меня их четыре. А где они?
К 2000-му году я купила красивую лампу-подсвечник с изображением церкви и ангела в зимнем ночном небе.
— Мама, а птичка ангел — она хорошая?
Стригу сыну ногти, приговаривая: «Завтра придет тетя Галя, и если у тебя будут длинные грязные ногти, она не будет с тобой играть»…
— Мам, а на ногах стричь не надо — там тетя Галя не увидит!
Крёстный, сидя за столом, держит Юрика на коленях; тот, трехлетний, пытается орудовать ножом.
— Не могу смотреть, как ты держишь нож! — ужасается Юрий Николаевич.
— А ты отвернись! — советует ушлый тезка.
Пытаюсь заставить маленького Юрика поспать днем. Ложусь рядом, закрываю глаза и делаю вид, что сплю.
— Мама!
— Угу.
— Мама!!
— М-м…
— Мама, ты — человек?
— Ну, да.
— А чего же ты не разговариваешь?
Бабушка случайно обмолвилась, назвав его «девочкой».
— Я мальчик!
Вмешиваюсь:
— Юра, а ты знаешь, чем мальчик отличается от девочки?
— Хулиганит!
Два с небольшим года.
Юрику нравится песни Владимира Шаинского, особенно про улыбку: «От улыбки станет всем светлей». Повторяет: «Улибка, улибка»…
— Юра, а ты знаешь, что такое улыбка?
— Знаю. Начинается река.
— А у тебя есть улыбка?
— Нет.
— А у мамы?
— Тоже нет.
Улыбка — абстракция. Она нематериальна. Вот, оказывается, какие глубокие истины таятся в детских песенках Шаинского…
Наш Пушкин
При всем равнодушии моего сына к изящной словесности, сказки Пушкина, особенно о царе Салтане, имели у него бурный, хотя и не очень продолжительный, успех.
Я читала ему эту сказку, когда Юрику было года три-четыре. И вскоре он начал выдавать цитаты и аллюзии, непринужденно вписывая стихи Александра Сергеевича в свою собственную реальность:
