Рассказывают, что невозмутимый Сегест на целый день лишился дара речи, на следующий день, обычно величавый и торжественный, метался по дому и в ярости бил своих слуг и в саду ломал ветки деревьев. На третий день велел седлать коня и отправился в усадьбу Арминия.
Там между тестем и зятем состоялся оживленный разговор. Причем, как подчеркивают историки, Сегест говорил оскорбленно и грозно, Арминий же – тихо и почтительно, с обожанием глядя на Сегеста.
«Как ты посмел похитить мою дочь?» – спрашивал Сегест.
«Я следовал древнему германскому обычаю, которого придерживаются и который почитают все благочестивые херуски», – отвечал Арминий.
«Ты что, негодник, не знал, что дочь моя обещана другому человеку?» – спрашивал Сегест.
«Солнцем клянусь, не знал, – ответствовал Арминий. – Но даже если б и знал… Прекрасная Туснельда давно уже любит меня. И ты, мудрейший и справедливейший из херускских вождей, добрейший человек и нежнейший отец, неужто ты, Сегест, не желаешь счастья своей дочери и не можешь доставить сладкой радости человеку, который с детства любит и почитает тебя не менее божественного Августа?!
«А меня, отца Туснельды, ты не мог спросить, прежде чем отважиться на низкий свой шаг?!» – восклицал Сегест. Арминий же отвечал ему:
«Милый и желанный мой тесть, мы с дочерью твоей, возлюбленной моей и женой, хотели неожиданно обрадовать тебя, и скоро подарим тебе прекрасного внука, матерью которого будет прелестная и добродетельная Туснельда, отцом же – владетельный Арминий, сын Зигмера, милостью великого Августа предводитель германских племен от Рейна до Альбиса! Что может тут быть негодного и низкого?!»
«Цветасто говорить тебя научили римляне, – возразил Сегест. – А кто, Арминий, научил тебя подлости?»
«С радостью принимаю от тебя любые упреки! – тихо и восторженно ответил ему Арминий. – Ибо, волей всемогущих богов, отныне – ты мой тесть. Ты мне теперь – роднее отца. И каждое слово твое – радость и урок для меня, твоего любящего зятя».
Так повествуют некоторые историки. И прибавляют, что зять отныне стал ненавистен тестю, и «то, что у живущих в согласии скрепляет узы любви, у них, исполненных неприязни друг к другу, возбуждало взаимное озлобление».
Подчеркну: неприязнь и озлобление проявлял лишь Сегест по отношению к Арминию. Последний же безропотно сносил все гневные и оскорбительные слова в свой адрес, чем вызывал громкое одобрение среди германской молодежи и молчаливое сочувствие владетельных князей и угрюмых старейшин.
(2) Когда в начале лета в Ализон прибыл со своими легионами Публий Квинтилий Вар, Сегест не удержался и, представ перед наместником обеих Германий, заявил о своем желании возбудить против Арминия судебный процесс. Но Вар ему так ответил:
«Два преданных друга Рима и знаменитых князя Германии не могут поделить между собой дочь и жену? Ты ищешь позора на свою почтенную голову? Ты хочешь обрадовать своих завистников и бросить лакомую кость низкой черни, чтобы она на каждом перекрестке зубоскалила против тебя, против Арминия, против римского руководства? Послушай, Сегест, ты, может быть, желаешь вызвать в Германии беспорядки, подтолкнуть знатные роды к распре друг с другом? Скажи честно, чего ты добиваешься этой глупой и, я бы сказал, провокационной своей затеей?»
Иск был решительно отклонен Варом. Сегесту было велено больше нигде и ни при каких обстоятельствах не бранить своего нового зятя и не подвергать сомнению бракосочетание «верного друга Рима». Арминия же Вар призвал к себе и так построил с ним разговор, что скоро в палатке Публия Квинтилия появился тяжелый сундук, в котором одних золотых гривн, как говорят, было не менее полусотни.
(3) Сообщив об этих подробностях, историки, на которых я опираюсь, принимаются пространно рассуждать о человеческих страстях, о любви, о стрелах Амура, которыми, дескать, изменяются не только людские жизни, но судьбы целых народов движутся и вершатся.
А штука в том, дорогой Луций, что на самом деле Арминий вовсе не любил Туснельду и долгое время совершенно не обращал на нее внимания, хотя она чуть ли не с детства вздыхала о нем и при встрече призывно смотрела на него. Но так глядели на этого красавца чуть ли не все германские девушки, и стоило ему только пальцем поманить… Ну, ты понимаешь.
