От третьего бутончика, уже не сухого, а липкого и тягучего, словно это было не растение, а жидкая смола, у меня началось жжение, сначала во рту, а потом в горле и в носу. Жжение быстро усиливалось, становилось все более болезненным и пугающим. Я схватился за флягу. Но Рыбак вырвал ее у меня.
«Ни в коем случае! Еще хуже станет! Пей из ручья!» – скомандовал он.
Я кинулся к ручью, встал на колени и стал черпать обеими руками. От первых глотков внутри у меня словно вспыхнуло пламя. И я, все лицо погрузив в ручей, принялся поглощать воду не только ртом, но, как мне показалось, еще и носом. При этом я отнюдь не захлебывался, дыхания мне не перехватывало, а жжение стало ослабевать, вернее, истекать из меня, сперва будто выплеснувшись через нос на щеки, потом охватив подбородок и шею, а затем как бы растворившись в воде и исчезнув вниз по течению.
И вот, странное дело, Луций. На некоторое мгновение – короткое или длинное, я потом не мог вспомнить – мне показалось, что я лежу на дне ручья, что я стал рыбой, а надо мной едва колеблется голубовато-зеленоватая прозрачная поверхность, через которую на меня смотрит Рыбак, грозя мне пальцем и покачивая головой.
Когда же я перестал быть рыбой, оторвал лицо от ручья, встал на ноги и вернулся на пригорок, гельвет, который, на самом деле, не вставал со своего места, с интересом спросил меня:
«Ну, что ты видел?»
«Я ничего не видел, – соврал я и добавил: – От твоего проклятого цветка… Или что ты мне подсунул?… Эта гадость мне чуть весь рот не сожгла».
«Прекрасно. Четыре фразы произнес и не разу не заикнулся», – заметил Рыбак.
«Тут не до заикания, когда у тебя от боли глаза на лоб лезут!» – ответил я.
Гельвет усмехнулся и сказал:
«Ну, раз глаза на лоб вылезли, ты этими глазами видишь, как светятся теперь растения на поляне?»
Я оглянулся и увидел, что, действительно, воздух над травой и цветами как будто светится: в некоторых местах – синим цветом, в других – желтым, в третьих – розовым. Я поднял глаза к небу, увидел, что солнце двинулось к закату, и сказал:
«Нет. Ничего не в-вижу». – Я лишь самую малость заикнулся.
А Рыбак неодобрительно на меня покосился и сказал:
«Запомни: лекарственные растения в это время суток обычно светятся ярко-фиолетовым светом, ядовитые – желтым, растения силы – бело-розовым».
Гельвет замолчал, а потом вдруг шумно и обиженно стал восклицать:
«И еще запомни! Нет никаких богов! Есть Орел, которому служат солнечные коневоды или божественные свинопасы! Эти пастыри к наиболее достойным направляют воинов знания. А те принимают самые различные формы: старого рыбака, или птицы, или рыбы, лежащей на дне ручья под двумя орехами… Ты и рыбы не видел?!»
Я хотел сказать, что недавно я сам был рыбой. Но вместо этого сказал:
«Н-не видел я н-никакой рыбы». – Теперь я уже два раза заикнулся.
«Зачем врешь?» – тихо и удивленно спросил Рыбак.
«Я н-н-не вру… П-п-почему ты реш-ш-шил, что я вру?»
«Потому что ты снова стал заикаться», – грустно ответил гельвет.
Я продолжал оправдываться. И – веришь ли, Луций? – с каждым моим заиканием из меня словно… как бы это лучше сказать?… из меня будто выплескивалась сила. Я физически ослабевал и чувствовал, что слабею от каждой фразы.
Рыбак, похоже, заметил мое состояние и сказал:
«Пойдем. Пока ты еще можешь идти».
(3) Мы тронулись в обратный путь. Причем, Рыбак запретил мне разговаривать.
Треть дороги я кое-как проковылял самостоятельно.
Потом голова у меня закружилась, меня стало швырять из стороны в сторону. Гельвет взял меня под руку и повел, как водят пьяных.
А когда мы добрались до буковой рощи, я уже и с поддержкой не мог идти, потому что ноги у меня подкашивались. Тогда Рыбак велел мне влезть к нему на закорки, руками обхватив за шею.
Помню, что я стал отказываться, заикаясь почти на каждой согласной.
А дальше я ничего не помню.
Лусена потом рассказывала, что Диад обнаружил меня на пороге нашего дома. Я спал так крепко, что разбудить меня не было никакой возможности. Меня отнесли на постель. Раздевать и укрывать не стали…
VII. А вот, Луций, сон, который мне тогда приснился.
Я нахожусь на поляне, на той самой, с которой недавно ушел. Справа течет ручей и растут два ореховых дерева. А прямо передо мной – синие цветы. Один цветок – высокий, благоухающий, у основания бутона царственно-фиолетовый и нежно-голубой, почти белый на кончиках лепестков. Этот чудесный цветок притягивает меня своей красотой.
