Внутри я увидел деревянного идола. У него не было туловища. Зато были три шеи и три головы, смотревшие в разные стороны. И каждую из голов венчали рога: правую – оленьи, среднюю – бычьи, а левую – бараньи. А так как я эти головы принялся разглядывать, Рыбак мне сказал:
«Что тут не ясно? В кранноне каждый бог имеет три головы. Потому что ему надо не только видеть настоящее, но проверять прошлое и заглядывать в будущее. И даже если его изображают с одной головой, знай, что на самом деле у него три лица и три взгляда на вещи».
Я учтиво кивнул и, отвернувшись от идола, стал с интересом рассматривать многочисленные деревянные и глиняные фигурки, которые стояли на широкой полке по всему периметру помещения. То были изображения людей и животных, а также различных частей тела и внутренних органов: шей и голов, рук и ног, сердца и печени, и тому подобное.
«Не надо таращиться! – сурово заметил Рыбак. – Если Девзон тебя исцелит, мы тоже сделаем ему приношение. А пока подойди поближе к Белену. Пусть он изучит твою болячку».
Я уже давно обратил внимание, что всякий раз, говоря о боге, Рыбак произносит разные имена. А потому спросил:
«Б-белен?… Или Д-д-девзон?… А ты еще г-г-говорил…»
Рыбак сердито прервал меня:
«Не смей заикаться, когда произносишь имена богов. А если хочешь показать Белену, как ты заикаешься, то лучше считай от одного до десяти. Но «три» пропусти, потому что в кранноне это священное число».
Я, как мне было велено, подошел к идолу и стал считать вслух.
На цифре «шестнадцать» Рыбак меня остановил.
«Ну всё! Наслушались твоего кваканья! – сказал он. – Теперь помолчи. А я прочту молитву. Попрошу за тебя».
И принялся на галльском языке читать какие-то словно стихи: громко, властно, торжественно.
А кончив читать, приказал:
«Пойдем отсюда. Нельзя тебе, чужеземцу, долго здесь оставаться».
(4) Когда мы вышли из здания и прошли через ворота, Рыбак велел:
«Теперь до самого вечера рта не открывай. Молчи, словно совсем онемел. А утром, как встанешь, попробуй. Думаю, Белен поможет. А если нет, опять приходи. Как сегодня».
И лишь когда мы почти совсем спустились с холма и дошли до того места, где я раздавил зеленого жука, Рыбак ответил на мой вопрос, о котором я уже успел забыть.
«Белен, Девзон, Магузан – какая разница. У каждого народа – свое имя для этого бога. Эдуи называют его Луговесом, секваны – Девзоном, треверы – Магузаном, нервии и прочие белги – Гранном. В Британии он и вовсе – Гойбни… Гельветы предпочитают звать его Беленом… Греки, а потом вы, римляне, богов разных племен и народов объединили в этот, как его… забыл слово… У кельтов такого нет».
Я открыл было рот, чтобы подсказать Рыбаку слово «пантеон». Но он тут же шлепнул меня по губам и испуганно воскликнул:
«Я же сказал: до утра ни единого слова! А то не подействует! Всё испортишь, глупый заика!»
Мы расстались возле буковой рощи.
Придя домой, я написал на восковой дощечке: «Дал зарок не говорить до утра» и показал Лусене. И чуткая моя мачеха-мама не тревожила меня разговорами и другим запретила.
XII. На следующее утро я выпрыгнул из постели, сбежал по лестнице в атриум, выскочил из дома на улицу, добежал до озера, и только там стал радостно говорить, вернее, считать от одного до шестнадцати. Две первые цифры я произнес великолепно. На цифре «три» лишь немного запнулся. «Четыре», «пять» и «шесть» проговорил более или менее ровно. А начиная с «семи» в горле у меня стали возникать привычные судороги, которые раз от разу усиливались, так что слово «шестнадцать» я одолел лишь с пятой попытки.
Ты думаешь, я огорчился? Ничуть. Я рассмеялся и подумал: «Интересно, что теперь скажет мой Рыбак?»
Мне так было любопытно увидеть его реакцию, что, не заходя домой и не завтракая, я тут же отправился в гельветскую деревню.
По дороге туда я, однако, очень внимательно смотрел себе под ноги. И, представь себе, многие муравьи, шесть дождевых червей, два жука (один черный, а другой желтый), одна пестрая бабочка своей короткой жизнью были обязаны этому моему вниманию – я бы наверняка раздавил их, если б не следил за своими ногами, попутно запоминая и подсчитывая спасенные существа.
