Детство Лёвы - страница 14

Я подошёл к подоконнику, на который Маруся Ивановна водрузила банку с луковицей, и стал пристально изучать её.

Маруся Ивановна, заметно нервничая, следила за мной.

— Чего ты высматриваешь? — наконец не выдержала она. — Правильно всё.

— Нет, не правильно, — торжествующе сказал я. — Ты её наоборот посадила!

— Как это? — опешила Маруся Ивановна.

— А вот, — я вынул мокрую луковицу из банки и показал ей на беленькие волосы, с которых стекала вода. Головой вниз. Отсюда лук-то растёт!

— Ладно, — вдруг спокойно сказала Маруся Ивановна. — Может, и правда… Только ты это — унеси её в свою комнату, спрячь куда-нибудь, чтоб мать не видела. Прорастёт — с меня рубль.

— Рубль? — изумился я.

— Угу, — кивнула Маруся Ивановна. И начала разогревать борщ.

…Каждое утро я бросался к своей банке, задвинутой в угол подоконника, теребил белые отростки на голове своего Чиполлино, менял старую воду на свежую, передвигал ближе к солнцу… А на кухне у Маруси Ивановны уже через три дня из стеклянных банок победно выстрелили нежно-зелёные побеги и весело торчали на окне. Маруся Ивановна бережно отрывала по одной стрелочке, макала в соль и с аппетитным хрустом жевала.

— Ну, как, — добродушно спрашивала меня Маруся Ивановна каждый день, — не пророс ещё?

Я молча закрывался в своей комнате.

Однажды вечером в мою комнату зашла мама с тряпкой в руках. Она стала вытирать от пыли мой стол и вдруг заметила позорную банку.

— Ой! — расхохоталась она. — Мичурин! Что ж ты её головой вниз посадил?

… Я заплакал, побежал на кухню, сорвал все-все побеги с Маруси-Ивановны луковых банок и выкинул их в помойное ведро.

Больше я с Марусей Ивановной не спорил.

Но странное дело — очень скоро, вместо того, чтобы примириться со мной, Маруся Ивановна почти перестала заниматься моим воспитанием. Она разогревала обед и шла к себе на первый этаж, равнодушно дав мне необходимые наставления. Жизнь без споров была для неё пресной и скучной.

Банка с водой долго стояла на моём окне. Вода стала ржавой и зеленоватой одновременно. В ней плавали по виду довольно живые частицы. По сути дела, целые организмы. Я прислонялся лицом к её закруглённому стеклу и пытался понять — что же происходит там, в воде? Тут требовались настоящие рассуждения, убедительные доводы и даже споры. Но спорить уже было не с кем.

Кроме нас, в нашем доме жила ещё одна «интеллигентная семья», как говорила мама. Или — «ещё одни евреи», как говорил папа.

Мама и папа никак не могли прийти к компромиссу по этому, казалось бы, незначительному вопросу.

— Ну при чём тут «евреи»? — возмущалась мама. — Жора Нудель интересный человек, кандидат наук, умница, филолог…

— Филолух, — вставлял папа.

— Сима, ну я тебя прошу! — кричала мама. — Ты мне действуешь на нервы! Давай не будем при ребёнке поднимать национальный вопрос!

— Давай не будем, — соглашался папа. — Всё равно не поднимем, он тяжёлый.

…Короче говоря, папу злило, что при встречах с соседями (то есть с нами) Нудель начинал много говорить о прочитанных книгах, делиться театральными впечатлениями, лезть в политику и вообще нести разную ахинею. Папа считал, что он не умеет нормально общаться.

— Этот Нудель как занудит! — жаловался он маме. — У меня зубы начинают болеть!

…К тому же папе было немножко стыдно, что он на своей работе так мало читает и не следит за культурой.

Итак, в субботу (или в пятницу вечером) мама просила нас с папой надеть чистые рубашки, брала тортик, и мы отправлялись этажом выше, чтобы провести там мучительные два часа.

Дело в том, что я тоже был не в восторге от этих посещений — меня почему-то сажали за детский стол с Танькой Нудель и требовали, чтобы я её развлекал. Но как я мог её развлечь, если она была на два года младше! И к тому же всё время лезла во взрослые разговоры!

— Ну проходите, проходите, — встречала нас большая и добрая тётя Лена, и, заметив мамин тортик из кулинарии, возмущённо всплескивала руками:

— Марина, ну что вы! Я же испекла печенье с цукатами!

— Я знаю, что Танечка любит тортик! — упрямо возражала мама.

— Ей тортик совершенно ни к чему! — встревал папа-Нудель. — А то станет, как её мать, жиртрестом.