Детство Лёвы - страница 10

— Давайте, — сказал другой, предположим, Папанов.

Они оба встали с кресел и ушли куда-то прочь. Через некоторое время камера неохотно повернулась в их сторону. И я опять увидел этих предположим — Евстигнеева и предположим — Папанова.

— Ну, значит так, — сказал Евстигнеев, — я вам расскажу какой-нибудь случай из моей жизни, так сказать, анекдот. А вы со мной, ну что ли, поспорите.

— Давайте, — с воодушевлением согласился Папанов.

— Значит, так, — задумался Евстигнеев, — прошлым летом я на Клязьме вытащил сома.

— Кого? — изумился Папанов.

— Сома, — сказал Евстигнеев, — а чему, собственно, вы так удивляетесь?

Возникла небольшая пауза.

— Да я тыщу раз был на Клязьме! — захохотал Папанов. — Нет там никаких сомов!

— Ну, знаете, — сухо оборвал его Евстигнеев, — это не разговор. И вообще, так у нас ничего не получится. Мы с вами в эфире, между прочим.

Папанов нервно обернулся в мою сторону.

— Ну, хорошо, — сказал он громким шёпотом, — давайте начнём сначала. Только вы это… не увлекайтесь. На Клязьме нет и никогда не было сомов.

Евстигнеев замолчал. Он смотрел в лицо Папанова каким-то неподвижным, тяжёлым взглядом.

— Там есть сомы! — отчётливо выговаривая каждый звук, сказал он. — И я сам, вот этими руками, — он выставил вперёд свои длинные руки, — одного поймал.

— Может, вы его не поймали, а ловили? — ехидно спросил Папанов.

— Нет, я его поймал! — нервно заорал Евстигнеев и убрал руки.

— Ну, тогда извините, — сухо сказал Папанов и ушёл из кадра.

— Ну, тогда и вы извините, — сказал Евстигнеев и сел на стул.

Теперь они сидели спиной друг к другу и молчали.

— Но послушайте! — вдруг снова возмутился Папанов.

— Не хочу, — отмахнулся от него Евстигнеев, не поворачивая головы.

…И тут экран вдруг погас.

Я не поверил своим глазам, щёлкнул туда-сюда выключателем и постучал для верности сверху по крышке.

Было по-прежнему темно.

Через некоторое время на экране появился чрезвычайно спокойный диктор и сообщил, что к сожалению передача прервана по техническим причинам.

Появились мои любимые таблицы. Но я с раздражением выключил их к чёрту.

То, что я увидел, потрясло меня до глубины души. На моих глазах произошло чудовищное и вопиющее происшествие — актёры сорвали передачу!

Вечером я рассказал маме то, что видел по телевизору.

— Да, это они нарочно! — рассмеялась мама.

— А почему тогда их выключили? — закричал я в необыкновенном волнении. — Ведь их же выключили. Раз, и нет никого, понимаешь?

— А может, тебе приснилось? — ласково спросила мама. — Такого быть не может. У них там, — она кивнула на телевизор, — всё знаешь, как налажено! Лучше, чем у нас с тобой.

…Не веря себе, я подошёл к телевизору и погладил экран. Мне было очень обидно. Но мама была несомненно права. Не бывает такого. Уж где-где, а на экране жизнь текла удивительно ровно. Абсолютно спокойно.

Ведь телевизор — это машина.

— Как фамилии-то актёров? — спросила мама с надеждой.

У меня защипало в горле. Ничего я не помнил. Ничего не мог доказать.

…Но тогда… тогда почему их выключили?

Ведь если бы их не выключили, я бы всё узнал до конца. Я бы понял, шутят они или говорят серьёзно. Но их выключили. И я уже не смогу ничего узнать. И даже объяснить ничего не смогу.

Вот так.

И только теперь я понял, что же меня так поразило в той прерванной передаче. Поразило то, что жизнь, оказывается можно остановить. По техническим причинам.

…Я продолжал много смотреть телевизор. Скоро программы стали записывать заранее. Никаких накладок больше не было.

И я так и не узнал: что это была за передача, какие артисты, понарошку или всерьёз они поругались и удалось ли им помириться.

А главное — я не узнал, кто был прав. Водятся или нет в реке Клязьме сомы.

Телевидение лишило меня этой возможности.

…Однажды я здорово обиделся на маму и папу. Было это так.

Мама попросила сходить меня за хлебом.

— Не хочу, — сказал я честно. — Лучше вы кто-нибудь сходите.

— Интересно, — возмутилась мама, — а чай ты пить хочешь?

— Чай хочу, — спокойно ответил я.

В это утро я весь был какой-то тяжёлый: тяжёлые были руки и ноги, голова сама собой ложилась подбородком на стол и даже ресницы хлопали неохотно.