— Кто там? — чуточку хриплым голосом протянула Клавдия, заглядывая в овальное зеркало над обувными полками. Она пришла к выводу, что капельку не хватает блеска, а губы стоило бы усилить, но не слишком, иначе возникнет некоторая вульгарность, а Борису может прийтись не по вкусу…
— Кто там?
В глазке возникла вытянутая в трубочку улыбающаяся физиономия. Клавдия с большим удивлением узнала Мирку Видович из одиннадцатого «С». Более чем странно, учитывая, что Мирка не входила в число любительниц литературы, приглашаемых на чай. Если честно, то Видович последние месяцы производила на Клавдию отталкивающее впечатление. Девица откровенно скучала при обсуждениях, демонстративно закатывала глаза, когда её вызывали, и столь же демонстративно курила в женских туалетах, невзирая на строгие запреты. Кроме того, эта рыжеволосая бестия повсюду таскалась в компании самых хулиганистых ребят, и поговаривали, что их видели на площади Роз, где, всем известно, приторговывают наркотиками.
Клавдия работала в четвёртой гимназии двадцать два года, с момента открытия. Она никогда не служила в силовых структурах. Никогда не подвергалась ограблению и прочим видам насилия. То есть она, конечно, не летала в безвоздушном пространстве; иногда, крайне нечасто, как сегодня, она включала телевизор или, попутно с готовкой, слушала радио. У человека, двадцать два года преподававшего литературу, блоки новостей вызывали отвращение, а шоу по горячим проблемам современности — зубную боль.
Ей в голову не могло прийти, что ученица, хотя бы чисто теоретически, может представлять опасность.
Чего Клавдия опасалась — так это потерять зрение. Потому что единственное, что у неё не вызывало скуки, — книги. Кроме книг… А кроме книг, пожалуй, ничего. За двадцать два года преподавания Клавдия так и не привыкла к мысли, что к детям стоит относиться теплее, чем к книгам. То есть она относилась к ним мягко, порой даже слишком мягко, позволяя садиться себе на шею. Но, похоже, так считала только она. За её спиной ученики никогда бы не назвали литераторшу человеком покладистым и добрым. Из поколения в поколение в стенах гимназии бродили легенды о непримиримости «железной леди» к врагам изящной словесности.
Клавдия не выносила тупиц. Она бралась за классное руководство, однако с каждым годом всё больше удалялась от предмета приложения своих сил. Чем более настойчиво, чем более жадно она поглощала периодику, литературные обозрения и новинки книжного рынка, тем хуже становились её ученики. Каждый новый класс рос тупее предыдущего. За что их, спрашивается, любить? За что уважать? Как можно уважать людей, которым не интересно ничего, кроме кретинских фильмов, нарядов и прочей чуши?
Стадо ленивых незнаек. Неспособных связать воедино две короткие мысли! Не так давно Клавдия обнаружила, что срывается. Возможно, тому виной были длительные, болезненные и никак не желающие затухать отношения с предыдущим мужчиной. Тот её мучил основательно, то отталкивая, то рыдая на коленях, но так никуда и не позвал. Наконец предыдущего наглеца и плаксу окончательно вытеснил корректный, и что немаловажно — увлекающийся поэзией Борис. И маме Борис понравился, поцеловал руку, заявился с фиалками. Борис заменил предыдущего, Клавдия не желала даже в мыслях упоминать его имя. А мама делала Клавдии из кухни многозначительные глаза.
То есть, казалось бы, заводиться на уроках повода не было. Личная жизнь потихоньку вошла в новую, но столь же размеренную колею. Она читала книги, готовила программы для семинаров, проверяла тетради бестолковых отпрысков. Раз в неделю Борис брал билеты на поэтические или музыкальные вечера. Тем не менее, совсем недавно Клавдия опять сорвалась, и даже заведующий учебной частью, этот дотошный, распространяющий запах дурного одеколона Каспер, отважился сделать «железной леди» предупреждение. Кто-то из малолетних преступников донёс мамочке, что учительница обозвала его тем, кто он есть на самом деле.
Да, они все прелестные крошки, думала Клавдия, мрачно выслушивая завуча. Они просто прелестны, это я старею. Я теряю терпение, я выхожу из себя. Они мне мешают вести уроки, они вынуждают меня орать. Раньше в гимназии госпожи Вержу и помыслить никто не мог о том, чтобы рассмеяться на её предмете. Большинство тупиц и прежде не заслуживали её внимания, но, по крайней мере, они пересиживали свою никчёмность молча!
