Игорь возвращается в шоу-рум, обтряхивая руки, словно после грязной работы.
– Во всех смыслах противный субъект, – заключает он, подождав, пока удаляющиеся шаги нашего гостя перестают быть слышны, – не люблю таких.
– За что, если не совсекретно? – спрашиваю я.
Игорь подходит к своему креслу и принимает, что называется, «англосаксонскую» позу.
– Во-первых, Эдуард глуп, – констатирует он, – во-вторых, он глуп, и он глуп, в-третьих.
– И только поэтому ты его выставил? Это же дискриминация по интеллектуальному признаку! Я иду звонить в Страсбургский суд.
Игорь улыбается:
– Нет, не поэтому.
– Тогда почему? – не понимаю я.
Добрая улыбка на лице моего начальника медленно мутирует в саркастическую.
– Ты же мне не скажешь, о чём вы с ним действительно говорили? – отчётливо, будто я слабослышащий и понимаю только по артикуляции, произносит он. – Вот и я тебе ничего не скажу.
Я открываю рот, чтобы возразить, но тут раздаётся длинная трель телефонного звонка. Игорь прикладывает указательный палец к усам и подходит к телефону.
– Алло, «Регейн»! – говорит он в трубку с интонацией автоответчика, некоторое время молчит, а затем протягивает её мне:
– Это тебя.
Беру из его руки тёплую шершавую трубку.
– Привет, – слышу я в потрескивающей глубине голос Дона Москито.
– Хай, – отвечаю я. – Как сам?
– Ничего. А ты?
– Нормально.
Шум в трубке усиливается, и мне кажется, что связь вот-вот оборвётся.
– Надо бы поговорить, – слышу я где-то совсем далеко голос моего друга.
– Давай, после работы встретимся, – ору я в ответ, хотя прекрасно понимаю, что в этом нет никакого смысла.
– Нет, я сейчас хотел, – отвечает Дон Москито, – прямо сейчас.
– Ну, давай сейчас… что-то случилось?
– Случи-и-илось… – эхом повторяет за мной Дон Москито, и мне в душу закрадывается сомнение: уж больно хорошо мне знакомы эти его затягивания букв.
– Коль, ты в порядке? – аккуратно интересуюсь я, одновременно поглядывая на Игоря, который бродит по шоу-руму и делает вид, что рассматривает оправы, а у самого уши по-кошачьи развёрнуты в мою сторону.
– Нет, не в поря-я-ядке, – отвечает упавший голос, окончательно утверждая меня в предположении, что Дон Москито пьян.
– Ну, давай, рассказывай.
– Понима-а-аешь, Вале-е-ер, – тянет каждое слово Дон Москито, – ничего не происходит, время встало… двигаться некуда… мы топчемся на месте… на месте, понимаешь?
– Стоп, стоп, стоп, – останавливаю я его, – объясни нормально, что у тебя случилось?
– Всё случилось… – отвратительно блеет Дон Москито, – всё уже случилось, понимаешь? Больше уже ничего не будет! Ни-че-го!
Разговор начинает надоедать, но бросить просто так трубку я не могу – товарищ всё-таки.
– Слушай, – говорю я доверительным тоном, – извини, конечно: у тебя что-то не так с Катрин?
Некоторое время я слушаю треск, а затем долгий протяжный вздох, стоящий тысячи слов.
– Я не знаю, что мне теперь делать… за что хвататься… – рыдает Дон Москито. – Катрин ушла… навсегда…
Значит, Татьяна была права, и в этом всё дело. Я уже собираюсь сказать что-то вроде «Жизнь продолжается» или «На ней что, свет клином сошёлся?» и повесить трубку, как в мою голову падает совершенно невозможная мысль.
– Коль, а ты сейчас в каком пиджаке? – спрашиваю я.
– Что значит, в каком? – от неожиданности трезвым голосом отвечает Дон Москито. – Ни в каком… я в трусах на кухне сижу, а за окном снег…
– Почему дома? – удивляюсь я. – Почему не на работе?
– Отгул взял, – поясняет он, – чтобы напиться…
– Понятно… а в каком ты был в «Жёлтой кофте»?
– В каком, в каком… у меня он, вообще-то, один.
– Тогда пойди, найди его и поищи в карманах.
– Поискать что?
– Сложенный вчетверо листок.
– Сложенный вчетверо листок, – как попугай повторяет за мной Дон Москито, – ну, хорошо, подожди…
Я слышу, как трубка на том конце грохается на что-то твёрдое.
Долго, очень долго длятся секунды, пока Дон Москито изучает содержимое карманов своего единственного пиджака. Я вслушиваюсь в телефонный треск, сквозь который еле-еле пробивается далёкая тихая музыка.
– Нашёл, – наконец, слышу я, – что дальше?
– Разворачивай.
Снова пауза, на этот раз не такая продолжительная, но всё равно достаточная для развёртывания десятка сложенных вчетверо листков.
