Татьяна морщится, будто ей в стакан с картошкой какой-то шутник положил чёрного перца, и она только что его нашла.
– Анька косит под девочку, поэтому и пользуется нездоровой популярностью среди мужчин среднего и очень среднего возраста. На самом деле она старше меня почти на год.
«Почти на год» Татьяна произносит так, что слышится: «почти на десять».
– Да, девушки любят поиграть на педофильских струнах мужских душ, – неосторожно замечаю я, о чём сразу жалею.
Татьяна усмехается:
– Нечего до пенсии таскать в себе образ девочки, отказавшей в детском саду, тогда играть будет не на чем. А то вас на нормальных баб силком не затянешь.
Эта её фраза меня задевает. Мне хочется заступиться за весь мужской род, сказать что-нибудь женофобское, но в результате вступаюсь только за себя:
– Спешу напомнить, что я пришёл на свидание с тобой, а не с Аней, а единственная девочка, которую я помню по детскому саду, была выше меня на голову и похожа на Брежнева. И это я отказал ей, а не она мне.
На мою спутницу это признание действует странно. Она мерит меня хитрющим взглядом, будто секунду назад ей открылась какая-то страшная тайна относительно меня.
– Ладно, не обижайся, – говорит она примирительным тоном. – Раз уж мы заговорили об Анькиной шизе, скажи, как ты относишься ко всей этой серебряновековой шушере?
– К сифилитичным неврастеникам, накокаиненным альфонсам, педикам и их экзальтированным шлюхам? – уточняю я.
– Именно.
– Я им завидую.
Татьяна внимательно смотрит мне в глаза, потом накрывает мою ладонь своей:
– Это я и хотела от тебя услышать.
Остаток вечера проходит спокойно. Мы, не спеша, заканчиваем трапезу, одеваемся и выходим на воздух, где из-за снега не видно входа в метро, а сугроб вдоль тротуара стал таким огромным, что его смело можно использовать в качестве бруствера.
– Вот это да! – говорю я. – Видно подушка-то была ого-го!
– Проводи меня, пожалуйста, до дома, – не обращая внимания на мою плоскую остроту, просит Татьяна, – так будет романтичнее. Только дальше порога я тебя не пущу, идёт?
– Идёт, – соглашаюсь я. – Честно говоря, я и не рассчитывал.
– А зря, – говорит Татьяна тоном учительницы, – надо всегда замахиваться на невозможное.
– Учту. Как тебе сегодняшний вечер?
– Как тебе сказать, – вздыхает она, – мы же хотели приобщиться к русскому искусству, а получили американский фаст-фуд.
– Чему ты удивляешься, – также на выдохе говорю я, – мы с тобой живём в стране, по большому счёту, променявшей вообще всё на американский фаст-фуд, в том числе и искусство.
Татьяна невесело улыбается:
– Принеси мне в следующий раз то, что ты пишешь. Хорошо?
Я машинально киваю и зачем-то спрашиваю:
– А следующий раз будет?
– Будет, дурачок, конечно, будет, – смеётся Татьяна и за грудки притягивает меня к себе.
Я наклоняюсь, и наши губы, хранящие ароматы того самого фаст-фуда, встречаются. Аккуратно беру Татьяну за плечи и прижимаю к себе. Поцелуй длится, пока меня ни толкает в спину случайный прохожий.
– Нашли место… – слышу я сзади раздражённый голос.
Я отрываюсь, чтобы ответить, но Татьяна возвращает меня в исходное положение.
– Не связывайся, – тихо шепчет она, – здесь интереснее.
Прерванный поцелуй продолжается. По-женски закрыв глаза, я крепко обнимаю мою спутницу и буквально впиваюсь в неё губами. Татьяна не сопротивляется, напротив, прижимается ко мне всем телом, обвивая руками мою шею. Неожиданно я начинаю понимать, что нахожусь совсем в другом месте, возможно, на другой планете, или в другом измерении. Вокруг нет ничего, кроме меня, её и того, что высшие приматы называют…
– Ну ладно, для первого раза достаточно, – слышу я извне прерывистый Татьянин голос.
Открываю глаза и вновь оказываюсь в зиме, под снегом, стоя между «Макдональдсом» и входом в метро «Третьяковская».
– Пойдём, – говорит Татьяна с улыбкой, – а то нас тут снегом завалит, как полярников.
Нехотя размыкаю объятия. В голове шумит почти как после двух-трёх бутылок пива.
– Тань, ты знаешь, я, кажется…
– Потом расскажешь, – прерывает меня она, настойчиво дёргая за рукав, – идём…
Не в силах продолжить то, что начал, киваю, и беру Татьяну под руку.
