– …последние мои серьёзные отношения, – заканчиваю я свой рассказ, – завершились не по моей инициативе примерно четыре месяца назад (делаю паузу). С тех пор и до того момента, когда я прочитал твою записку, никаких связей у меня не было.
Татьяна будто не замечает моего намёка, но почему-то отводит глаза.
– Кстати, ты заработал мне бутылку «Мартини», – говорит она рассеянно.
– Каким образом?
– Мы с Анькой поспорили, кто из вас нам раньше позвонит.
– В смысле, кто из нас?
– Анька дала телефон твоему дружку.
– Кому? Че? – спрашиваю я громче, чем требует ситуация.
Татьяна мотает головой отрицательно:
– Нет, тому, который напился. Николаю, правильно?
– Да, Николаю, – подтверждаю я.
– Ну, мы и поспорили, кто из вас позвонит первым, ты или твой друг. Я выиграла. Кстати, я так поняла, у него сейчас никого нет? Или есть?
Такой поворот разговора меня совершенно не радует – терпеть не могу обсуждать чужую личную жизнь. В подобных случаях я обычно отнекиваюсь или ухожу в тину, мол, не моего ума это дело.
– Честно говоря, не уверен, – осторожно говорю я. – Коля действительно недавно поссорился со своей девушкой, Катрин, но он с ней уже раз десять ссорился и столько же раз мирился, так что его нынешний статус мне неизвестен.
Татьяна смотрит на меня удивлённо:
– А ты его об этом спрашивал?
– Нет, а зачем?
– Зачем, зачем, – передразнивает она, – неужели самому не интересно?
– Вообще-то, нет, – совершенно искренне отвечаю я. – Вызывает интерес другое: что в нём нашла твоя Аня? Она что, падка на алкоголиков? Или Колины вирши на неё так подействовали?
Татьяна ёрзает на стуле, будто ей неудобно сидеть:
– Не совсем так. Она всё ищет своего Гумми.
– Кого, кого?
– Ну, Гумилёва, – говорит она так, будто за незнание Гумилёвской кликухи расстреливают. – Если ты не понял, Аня, которая, кстати, по паспорту совсем не Аня, а Алёна, самоидентифицирует себя с Анной Ахматовой, и для полноты образа ей не хватает соответствующего спутника жизни. Оный должен зваться Николаем, и непременно писать стихи. Короче, твой друг подходит.
– Но он же ведь совсем не похож… – начинаю рассуждать я, вытаскивая из памяти и попутно сравнивая образы обоих, – у того морда длинная, взгляд полудурошный…
Татьяна грозит мне острым кулачком:
– Ты только при ней этого смотри, не ляпни, а то она тебе глаза выцарапает, – и, немного подумав, серьёзно добавляет: – Хотя, ты прав, взгляд у него, действительно, не приведи господи.
Я улыбаюсь:
– Странно, если она сама не Анна, на кой чёрт ей непременно нужен Николай?
– Понимаешь, она по фамилии подходит, – дирижируя в воздухе кусочком картошки, отвечает Татьяна, – в этом, собственно, всё дело.
Я чувствую, как мои глаза начинать вылезать из орбит:
– Она что, Ахматова?
– Хуже, она – Горенко.
– Горенко?
– Настоящая фамилия Ахматовой.
Понимающе киваю, хотя на самом деле не понимаю ни капельки.
– Извини, а ненависть к Владимиру Владимировичу из того же источника?
Татьяна отправляет в рот очередной кусочек картошки:
– Из того же. У неё всё из одного источника. Понимаешь, человеку не нравится ни тело, в котором он, то есть она, находится, ни время, в котором это тело живёт, ни то, чем в этой жизни занимается. – Татьяна поднимает на меня чуть прищуренные магнитные глаза, заставляя моё сердце пару раз стукнуть сильнее. – Вот и придумал человек себе другое имя и другое время…
Монолог спутницы внезапно прерывается. Взгляд её сощуренных глаз фокусируется на точке, расположенной где-то справа за моей спиной. Поворачиваю туда голову, но не замечаю там ничего достойного внимания, только голую стену.
«Зависла, – думаю я, – со мной такое тоже бывает…»
– …но больше всего Аньку оскорбляет, – заканчивает свою мысль, неожиданно пришедшая в себя Татьяна, – что она – дама с университетским дипломом – вынуждена работать секретаршей.
– Ну, тут я бы на её месте не особенно беспокоился, – вставляю я, – Иосиф Виссарионович тоже был секретарём.
Наш столик освещает Татьянина улыбка:
– Зачё-ё-ёт…
– А вообще, в её возрасте такие закидоны простительны, – говорю я после паузы, чтобы закрыть тему. – Она же ведь нас с тобой младше?
