В знакомый подъезд я захожу, когда только начинает темнеть. Поднимаюсь пешком на этаж, чувствуя, как с каждой преодолённой ступенькой сильнее стучит сердце. И дело тут не в физической нагрузке. Вот, наконец, пятый. Дверь от лестницы налево. Нажимаю на пипку чёрного звонка, к которой какой-то шутник подрисовал на штукатурке уши и улыбку Микки-Мауса.
Мне приходится позвонить ещё трижды, пока из-за двери не слышатся тяжёлые приближающиеся шаги и какой-то странный хруст.
– Кто? – вопрошает искажённый, но всё же легко узнаваемый голос.
– Ёж в манто! – отзываюсь я.
– Манто давай, а сам шагай, – отвечает голос.
Пауза.
– Это Валерий, – говорю я чуть громче, – я к Насте пришёл.
– А, Валерий…
Пауза.
– Артём Иванович, может, вы всё-таки откроете?
– Может, и открою…
Дверь таки открывается, являя довольную жующую физиономию друга семьи, от которой веет какой-то несусветной гадостью.
– Прошу…
– Благодарю, покорно, – я протискиваюсь внутрь, стараясь не попасть под Тёмсиков «факел».
«Чего же надо такого сожрать, чтобы так воняло, – думаю я, разуваясь и спешно минуя коридор, – просто атака на Ипре…»
На кухне меня донельзя удивлённым взглядом встречает Настина бабушка.
– А Настёны нет, – говорит она, отодвигая от себя блюдо с тем, что, судя по запаху, съел Тёмсик.
– А где она, можно спросить?
Бабушка встаёт из-за стола, вытирает руки о передник и подходит ко мне:
– Валерий, врать я тебе не хочу, поэтому слушай.
Мне на плечо ложится сухонькая ладошка:
– Как это ни грустно звучит, но в жизни моей внучки появился другой человек.
– Кто? – чувствуя, как у меня в районе затылка начинает обильно проступать пот.
Бабушка улыбается, и в этой её улыбке я вижу Настю.
– Не знаю, – говорит она ласково, – да и какая теперь разница…
– Действительно, разницы никакой… – отвечаю я машинально, – вы абсолютно правы.
Удивительно, но я совершенно спокоен. Взмокший затылок и спина не в счёт. Ещё в ушах немного шумит, и ноги ватные.
– Кушать будешь? – прорывается бабушка сквозь помехи. – Я как раз крыжовник с чесноком приготовила.
– Нет, спасибо, – отвечаю я, отступая к двери, – я не голоден…
– Смотри, а то Тёмсику очень понравилось…
– Ну, что я тебе говорил? – нагло прочавкивает Тёмсик в прихожей.
Собираю всю оставшуюся волю в кулак:
– Артём Горыныч, шли бы вы в жопу.
– Пока что идёшь ты, – невозмутимо отвечает тот, – причём уверенно.
– Оноре де Босяк! – с надрывом выкрикивает конферансье, и на сцену выкатывается ещё больше располневший с нашей последней встречи тот, кто ещё зимой назывался: Просто Петька.
По залу прокатываются смешки вперемешку с хлопками. Я тоже не могу сдержать улыбки при виде субъекта во фраке и полосатых штанах, с причёской а‑ля Алексей Толстой, маленькими усиками-плевочками под носом, и такой же бородкой. На ногах у указанного субъекта ничего.
– Какой образ, – шепчет мне в ухо Татьяна, – два Толстых в одном стакане…
Закрыв рукой рот, чтобы не рассмеяться в голос, я отворачиваюсь от сцены. Поэт начинает:
В моём паху три тыщи фурий!
В моём паху ракета «Скад»!
В моём паху вулкан Везувий!
На баб я падок и богат…
– Просто идеал мужчины! – продолжает нашёптывать мне Татьяна. – Богатый бабник с ракетой в штанах…
– Прекрати, – умоляю я сквозь смех, – у меня сейчас истерика начнётся…
Я не хочу с тобой разврата,
Я не хочу с тобой любви!
Люби меня, как будто брата,
Люби меня, но без любви…
– О! Это что-то новенькое! – комментирует моя спутница. – Латентный инцест!
Мне уже по-настоящему плохо. Всего трясёт. Я понимаю, что это нервное, но остановиться не могу.
А поэт не унимается:
Ты можешь обосрать мне душу,
Ни разу воду не спустив!
Но все же, милая, послушай,
Я больше весел, чем красив!
После его последней фразы весь зал катается со смеху. Мы с Татьяной хохочем, не сдерживаясь. Это действительно смешно: нести такую бредятину да ещё в таком прикиде.
«Оноре де Босяк» раскланивается по сторонам, отклячив выпирающий между фалдами фантастических размеров зад. Зал грохочет.
– По-моему, он нашёл-таки своё место в русской поэзии, – констатирует Татьяна, – эротико-комические куплеты.
– Да, он рождён, чтобы веселить народ! – кричу я в ответ, поскольку вокруг стоит невероятный гвалт. – Ему можно только позавидовать!
