Целый месяц каждый день с остервенением скоблил лицо тупым лезвием, дабы «волосы, оскорблённые и возмущённые постоянным воздействием бритвы, окрепли и сомкнули свои ряды», как было сказано в трактате о брадобрействе и остригательстве. Но кроме покрасневшей и постоянно зудевшей кожи, я ничего не добился.
Заклинание, что нашёл в библиотеке, взращивало просто невообразимые волосяные рощи на лицах соседей по ученичеству и на мордах кошек, на которых я поначалу тренировался. Даже портретная галерея обзавелась целым рядом бородатых волшебниц. Борода не росла только на мне. Одно утешало — когда я по волоску ощипывал портреты (иначе можно повредить старинные полотна, как мне сказали. Потом уже я узнал, что можно было обойтись парой заклинаний и получасом времени, а не двухнедельным заточением в галерее), я невольно присутствовал на практических занятиях старших учеников и узнал оттуда много полезного. Моим экспериментам обрадовался только библиотекарь — он считал книгу с этим заклинанием давно потерянной.
В самом Замке с возрастом проблемы были только до ученичества. А там уже не до шуток над другими. Зато после выпуска пришлось искать возможность скрыть слишком молодой для мага возраст. После многочисленных и разнообразных попыток, наиболее эффективным методом оказалась старая добрая накладная борода, совместно с капелькой грима, превращающая меня из молодого темноволосого мужчины в пожилого, начавшего седеть человека.
Поэтому маленькая горная деревенька на границе страны оказалась настоящей находкой — жители не смотрели на лицо. Живёшь в башне в лесу, умеешь колдовать, носишь мантию и назвался магом — значит, маг. А как выглядишь — твоё дело. Хоть младенцем ползай. Но только живи в магической башне и носи мантию. А иначе не маг.
Мои воспоминания прервались внезапно открывшимся видом на равнину. Увлёкшись мыслями, я не заметил, как тропа перевалила за хребет и вышла на вершину горы. Хребет слева тянулся на сколько хватало взора, справа плавно загибался к северу, ограждая эту равнину от налёта кочевников. Внизу вольготно расположилась одинокая избушка в окружении неровных пятен чёрной земли. От неё тонкой серой нитью уходила дорога и пропадала в синеватой дымке расстояния. Леса с этой стороны гор оказалось очень мало, он ютился узкими лентами вдоль горных распадков и ручьёв, создавая необычный полосатый пейзаж: рыжая осенняя трава чередовалась с ещё зелёными деревьями.
Полюбовавшись долиной, я пошёл дальше. Ослик смиренно брёл следом, Фер обнимал его тёплую шею и так сладко посапывал, что мне захотелось дать ему кулаком в ухо. Несильно, но чтобы почувствовал. А то совсем уж не то получается — он мирно спит, ещё и пьяный, а я иду, сбивая ноги, чтобы спасти его же. Вот что мне мешало ещё в первый же день отослать его домой? Только проблемы с ним. И от гильдии бы не отказался, и от инквизиции скрываться не пришлось бы. Да и зачем я сам‑то полез в эти горы? Дома мне не сиделось, что ли? Послал бы Фера одного, пусть бы он один и скрывался. Так нет же, перемен захотелось.
Мои мысли опять ускакали в собственные дали, походя наращивая во мне злость и раздражение, что вскоре вылилось в пинок небольшого камня на краю тропы. С виду этот камень казался лёгким, но до вечернего привала я шёл прихрамывая. Фер проспался и, то ли у него голова с непривычки болела, то ли ещё что, но он с плохим настроением сидел у костра нахохленным воробьём.
Ночь мало отличалась от предыдущей, разве что оказалась немного теплее. С этой стороны гор всегда было теплее и суше, чем там, откуда мы вышли. Дожди, снега и холодный ветер с далёкого моря задерживались в горах, редко проходя дальше.
Деревенька, как и ожидалось, оказалась так себе — пяток дворов по обе стороны единственной улицы, огороженные друг от друга покосившимися, еле стоящими заборами. Улица изрыта множеством коровьих и овечьих следов. На одном дворе грустно стояла мелкая, грязная лошадёнка, безуспешно отмахивающая полчища мух облезшим хвостом. Людей не было видно. Даже редкие собаки и те лениво встретили путников взглядом, не соизволив подойти поближе или хотя бы для приличия разок взлайнуть.
