Я свернул шарф, опять сунул его в карман.
— Мы хотим знать, где он сейчас.
— Не могу вам сказать, потому что сама понятия не имею. — Она внимательно следила за тем, как я прячу шарф в карман. — Вы говорите, вас оглушили. То есть вас ударили, вы потеряли сознание?
— Да. Кто-то стоял, спрятавшись за портьерой, потом оглушил меня. Старый фокус, но от него не застрахуешься. Она целилась в меня из пистолета, а я пытался отнять его у нее. Нет никакого сомнения, что это она застрелила Лейвери.
Дегармо вдруг встал.
— Ты, парень, тоже хорош — развел тут театр, — проворчал он. — И ничего не добился. Пошли, сматываемся.
— Погоди минутку, — сказал я. — Я еще не закончил. Мисс Фромсетт, допустим, у него что-то было на уме, что-то глубоко угнетало его. Именно так он и выглядел вчера. Допустим, он знал обо всем этом больше, чем мы — или чем я — отдавали себе отчет, он знал, что наступает решающий момент. И вот он захотел отправиться куда-нибудь, чтобы обдумать, что ему делать. Как вы думаете, такое ведь возможно?
Я замолчал и стал ждать ответа, краем глаза наблюдая за нетерпением Дегармо. Подумав немного, девушка сказала монотонным голосом:
— Он бы не стал убегать и прятаться. От того, что его изводило, не спрячешься и не убежишь. Но он мог захотеть уединиться, чтобы все обдумать.
— В чужом месте, в гостинице, — сказал я, вспоминая слова, услышанные в «Гранаде». — Или в куда более спокойном месте.
Я огляделся в поисках телефона.
— Он у меня в спальне, — сказала мисс Фромсетт, сразу сообразившая, что я ищу.
Я прошел к двери в конце комнаты. Дегармо следовал за мной по пятам. Спальня была выдержана в цвете слоновой кости и в розовато-сером. Большая кровать без изножья, подушка все еще сохраняла оставленную головой круглую вмятину. Туалетные принадлежности поблескивали на встроенном туалетном столике с настенными зеркалами над ним. В приоткрытую дверь виднелся темнокрасный кафель ванной комнаты. Телефон стоял на ночном столике рядом с кроватью.
Я сел на край постели, похлопал то место, на котором еще недавно лежала голова мисс Фромсетт, поднял трубку и набрал межгород. Когда телефонистка ответила, я попросил соединить меня с констеблем Джимом Пэттоном в Пума-Пойнте, лично, очень срочно. Положил трубку, закурил сигарету. Дегармо стоял надо мной, широко раздвинув ноги, с угрожающим видом, жесткий, неутомимый, напряженный, как сжатая пружина.
— А теперь что? — проворчал он.
— Подождем, поглядим.
— Кто здесь командует парадом?
— Сам знаешь, если спрашиваешь. Я командую — если ты не хочешь, чтобы командовала лос-анджелесская полиция.
Он зажег спичку о ноготь большого пальца, посмотрел, как она горит, попытался задуть ее долгим настойчивым выдохом, но только отгибал от себя пламя. Выбросив ее, он достал другую и стал жевать ее. Вскоре зазвонил телефон.
— Соединяю вас с Пума-Пойнтом.
В трубке раздался сонный голос Пэттона:
— Да? Пэттон из Пума-Пойнта у телефона.
— Это Марлоу из Лос-Анджелеса, — сказал я. — Помните такого?
— Конечно, помню, сынок. Просто я еще не совсем проснулся.
— Сделайте мне такое одолжение, — сказал я. — Хотя, конечно, вы не обязаны. Съездите или пошлите кого-нибудь на Малое Оленье озеро и проверьте, нет ли там Кингсли. Но так, чтобы он вас не заметил. Может, машина стоит рядом с домом или свет горит в окнах. И не упускайте его из виду. Позвоните мне как можно скорее, и я приеду. Можете это сделать?
— А если он захочет уехать? У меня нет оснований его задерживать.
Пэттон позвонил минут через двадцать пять. На даче Кингсли горел свет, рядом с домом стояла машина.
Мы перекусили в «Альгамбре», я заправился бензином, мы выехали на 70-ю автостраду и покатили по холмистой местности, минуя ранчо и грузовики. Машину вел я, Дегармо сидел в углу нахохлившись, зарыв руки в карманы.
Я смотрел, как ровные ряды раскидистых апельсиновых деревьев медленно вращаются вокруг нас, подобно спицам гигантского колеса. Я прислушивался к свисту шин по бетонке и чувствовал себя усталым и выдохшимся от недостатка сна и избытка эмоций.
Мы достигли долгого подъема к югу от Сан-Димас, который взбирается на гребень хребта и переваливает вниз, в Помону. Здесь заканчивается зона прибрежных туманов и начинается полупустыня, где солнце по утрам легкое и сухое, как старый херес, в полдень жгучее, как топка, а вечером валится, как раскаленный кирпич.
