…Пусть себе Абакумов работает, пусть ощутит себя хозяином в лавке, все равно каждый шаг нового министра подконтролен: глубинные операции готовят его, Берии, люди, ему, Абакумову, докладывают только то, что он, Берия, санкционирует.
…И вот сейчас перед ним сидят растерянные Деканозов и Комуров, хотя всячески эту свою растерянность стараются скрыть, а он, Берия, понимая, что случилось нечто чрезвычайное, из ряда вон выходящее, неторопливо читает документы, хотя и не видит букв, а просчитывает партитуру предстоящего разговора; он не может не просчитать любой поворот разговора, потому что Деканозов как-никак сидел с Молотовым дверь в дверь; да, через год-два Молотов потеряет свои позиции, план операции разработан, Жемчужина, его жена, станет субъектом еврейской комбинации, выдержка и еще раз выдержка… Деканозов хоть и предан ему, опасен тем еще, что начал свою политическую жизнь как брат одного из лидеров боевиков армянского "Дашнакцутюн”; оружием делился с Литвиновым и через него — с Камо и Кобой. Старец благоволит к нему, до сих пор называет так, как писали о брате в сводках охранки, — "Деканози”… Проклятье какое-то, никому нельзя верить, никому и ни при каких обстоятельствах…
…Отложив наконец красные и синие папки, Берия снял пенсне, потер веки, улыбнулся визитерам своей неожиданной чарующей улыбкой и спросил:
— Что стряслось?
Деканозов и Комуров переглянулись: видимо, так и не решили, кто будет докладывать.
— Разрешите, начну я, Лаврентий Павлович, — несколько растерянно сказал Деканозов. — Богдан дополнит и поправит, если я в чем не прав.
— Давайте, слушаю…
— Вы, конечно, помните "девятого”? Он же Юстас? Работал в Берлине, у Шелленберга…
Берия ответил не сразу, ибо допускал мысль, что Абакумов мог всадить и к нему в кабинет прослушку — по просьбе Старика, конечно же, ведь он, Берия, ставил "жучки” у Молотова, Кагановича, Жданова, Ворошилова — деспот хотел знать, о чем его гвардия говорит дома, в кабинете, на даче, почему бы сейчас не послушать и его, Берию?
— Нет, — ответил маршал, хотя вроде бы ему что-то рассказывал Меркулов, особенно нажимая на то, что отец полковника ЧК был членом меньшевистского центрального комитета. Берия тогда поинтересовался его судьбою: когда посажен? Меркулов ответил, что старший Владимиров погиб в двадцать первом от белобандитской пули, активную работу в пар-тии прекратил еще в феврале восемнадцатого, был вполне лоялен, судя по сохранившимся документам.
А кто эти документы готовил? — задумчиво спросил тогда Берия. — Какие-нибудь Александровичи, Уншлихты или Кедровы с Бокиями? Вы его вызовите сюда, этого Юстаса, пусть на него здесь поглядят, дома человек лучше виден, чем за кордоном…
Именно тогда Исаеву и была отправлена шифровка с просьбой вернуться, но связь с ним оборвалась, восстановилась только во время югославского кризиса, в апреле сорок первого. Вызывать его не стали, ибо Берия уже тогда точно знал, что Гитлер начнет войну именно двадцать второго июня, информация была абсолютной, но повторить это Хозяину было безумием, тот впадал в ярость, мог бросить в камеру, поднять на дыбу, уничтожить…
— Вы помните, Лаврентий Павлович, — тихо сказал Комуров. — Мы по вашему указанию готовили на него вхождение на звание Героя за срыв переговоров в Швейцарии между Даллесом и немцами…
— А почему вы, собственно, явились ко мне, а не пошли с этим вопросом к Абакумову? — Берия сыграл удивление. — Я сейчас позвоню к нему, проведите совещание, а потом, если решите посоветоваться, приезжайте втроем, зачем игнорировать наркома?
Деканозов, видимо, понял те мотивы, которые вынуждали Берию вести себя именно так.
— Поскольку Абакумов, — сказал он, — в ту пору, когда работал Штирлиц, занимался СМЕРШем, мы не хотим ставить наркома в неловкое положение…
Комуров, однако, гнул свое:
— Виктор не ориентируется в этой ситуации, Лаврентий Павлович… А если поймет, то может повернуть дело не туда, куда следует.
Берия резко поднялся из-за стола:
— Ты свои интриги брось! Что это за батумские штучки?! Одно дело делаете!
Спрятав папки в сейф, вызвал Саркисова:
