В этом был истинный Берия. Коварный даже по отношению к Сталину, которого он вроде возносил и боготворил и тут же поносил его.
Наступило наше вечернее дежурство с Булганиным. Я с ним был откровенен больше, чем с другими, и я ему доверял свои сокровенные мысли.
— Николай Александрович, — сказал я ему, — сейчас мы находимся в таком положении, когда Сталин уйдет от нас. Он не выживет, да и врачи-профессора говорят то же самое. Ты знаешь, какой пост для себя возьмет Берия?
— Какой?
— Он возьмет пост министра госбезопасности. Никак нельзя допустить этого. Это будет началом нашего конца. Он возьмет его только для того, чтобы истребить, уничтожить нас, и он это сделает.
Булганин сказал, что согласен со мной, и мы стали обсуждать, как будем действовать.
Я предложил поговорить с Маленковым. Мне казалось, что он такого же мнения и должен все понимать. Надо было что-то делать, потому что иначе для партии была бы катастрофа. Стране грозил возврат к тридцать седьмому году, а может быть, даже еще хуже.
Коммунистом я Берию уже не считал. Этот человек пролез в партию. У меня в сознании звучали слова Гриши Каминского[6], который говорил, что Берия был агентом английской разведки, что этот волк в овечьей шкуре пробрался в партию, втерся в доверие к Сталину и занял такое высокое положение.
К тому времени я уже видел, что Сталин тяготился им. Мне казалось, что были периоды, когда Сталин боялся Берии. На такие мысли наталкивал один инцидент. Как-то мы сидели у Сталина, и вдруг Сталин посмотрел на Берию и говорит:
— Почему сейчас окружение у меня оказалось все грузинское? Откуда оно взялось?
Берия говорит:
— Это верные Вам, преданные люди.
— Почему грузины мне верны и преданны, а русские, что — не преданны и не верны, что ли? Убрать!
И этих людей сразу убрали. Берия ходил как побитый.
Я тогда подумал (возможно, и другие так думали, но мы это между собой не обсуждали), что Сталин просто боится Берию, потому что тот способен через своих людей сделать со Сталиным то, что он делал с другими по поручению Сталина: уничтожал, травил и прочее. И поэтому Сталин, видимо (если за Сталина рассуждать), справедливо считал, что если Берия способен сделать что-то с другими, то почему это же он не может сделать и со мной, то есть со Сталиным.
Но Сталин не знал, что тогдашний нарком госбезопасности Абакумов докладывал ему уже после того, как он эти же вопросы докладывал Берии и получал указания, как докладывать Сталину.
Подкрепляет мое мнение, что Сталин боялся Берию, и то, что Сталин выдумал "мегрельское дело". Мегрелов тогда обвинили в связях с турками. Конечно, это была чепуха. Я считаю, что это была акция против Берии, потому что Берия был мегрелом. Тогда было произведено много арестов, но Берия опять ловко вывернулся. Он влез в это дело уже как нож Сталина и начал вести расправу.
Я не все сейчас могу припомнить, но были и другие факты, которые говорили о вероломстве Берии и недоверии Сталина к нему.
Мы договорились обо всем с Булганиным. Кончилось наше дежурство, и я поехал домой. Я хотел поспать, потому что не спал на дежурстве. Принял снотворное и лег. Только я лег, еще не уснул — звонок.
Звонит Маленков:
— Срочно приезжай, у Сталина ухудшение. Приезжай срочно.
Я сейчас же вызвал машину и поехал. Действительно, Сталин уже был в очень плохом состоянии. Мы все видели, что он умирал. Да и медики нам сказали, что это уже агония.
Тут он перестал дышать. Стали ему делать искусственное дыхание. Появился какой-то огромный мужчина, который начал его тискать, делать манипуляции, чтобы восстановить дыхание. Мне, признаться, было очень жалко Сталина, так он его терзал.
Я сказал:
— Послушайте, бросьте, пожалуйста. Умер человек. Что вы хотите? Не вернуть его к жизни. Он мертв.