Елена Светлова
ПЕРВЫЙ СРОК
Он сотни раз представлял себе, как это будет. Попрощается с ребятами, с каждым в отдельности. Снимет опостылевшую черную робу. Потом не спеша натянет "варенки” и красный свитер. Аккуратно сложит справку об освобождении. А за воротами в такси увидит мать. Он сядет рядом с таксистом, закурит "Яву” и в последний раз оглянется на высокую бетонную стену, обнесенную "колючкой". А в пригородной полупустой электричке, прижавшись к грязному стеклу, он будет тараторить без умолку, громко смеяться, шутить. Потому что с каждым перестуком колес все дальше и дальше останутся те двадцать четыре месяца, которые он — если и захочет — никогда не сможет забыть.
Какой радужной была эта картина, всякий раз освежаемая новыми подробностями, и какой бесцветной оказалась реальность. И не в том, конечно, дело, что мать приехала не одна, а с отчимом, и не в том даже, что вместо "варенок” и красного свитера пришлось облачиться в старую одежду; и уж не в том, кажется, что до вокзала добирались они обыкновенным автобусом, а совсем в другом. Это другое мучило, бесило, выводило из себя. Он чувствовал только одно — озлобление, и это чувство требовало выхода.
Девяносто процентов всех рецидивистов имеют за спиной опыт пребывания в воспитательно-трудовой колонии. Иными словами, чуть ли не каждый "опытный" правонарушитель впервые вступил в конфликт с законом еще в несовершеннолетнем возрасте и отбыл наказание в так называемой "малолетке". В чем же дело? Причин, конечно, много. Не последнюю роль играет окружение, в которое возвращается "перевоспитавшийся" подросток, не менее опасно и практически полное отсутствие системы социальной реабилитации. Тем не менее самой весомой мне представляется другая причина: колония ломает неустойчивую психику подростка, учит законам стаи, смещает понятия добра и зла. Здесь очень трудно остаться человеком.
"…Наказание в виде лишения свободы может быть назначено лишь в случаях, когда, исходя из конкретных обстоятельств дела и данных о личности виновного, суд придет к выводу о невозможности избрания иного наказания” (УК РСФСР, ст. 10, параграф 4, п. 5. Извлечения).
Означает ли эта формулировка, что воспитанники ВТК — сплошь отпетые преступники, не поддающиеся никаким другим мерам воздействия, на которых махнули рукой не только семья и школа, но и милиция? Нет, и еще раз нет. В колонии немало подростков, чья вина заключается, к примеру, в угоне мопеда без цели хищения или в краже комбикорма… Соразмерны ли подобные правонарушения с наказанием в два-три года лишения свободы? Несоответствие очевидно. В ряде европейских стран подобные преступления караются двумя-тремя месяцами тюрьмы. Подобная система краткосрочных арестов с отбыванием наказания по месту осуждения должна и в нашей стране принять силу закона. Иначе мы будем продолжать успешно плодить рецидивистов.
Так уж устроена человеческая психика: люди привыкают ко всему. Даже к несвободе. С течением времени чувство страха, раскаяние уступают место совсем иным чувствам. Поэтому многие осужденные, как ни дико это звучит, почти уверены, что скоро снова вернутся за колючую проволоку. Злость на общество, обида на весь мир, нетерпимость в любой момент могут толкнуть такого подростка назад. Но вернуть его обратно другим будет во сто крат сложнее.
Пока ведется следствие, пока тянется судебное разбирательство, подросток чувствует себя, как правило, лишь героем дня. Он чисто инстинктивно отстраняет от себя истинное понимание происходящего, не желая и не умея понять, что тайм сыгран и пришло время платить по счетам. По-настоящему страшно становится тогда, когда уводит конвой, когда лязгнет дверь автозака…
"В первый момент я его не узнала, — писала мне мать одного осужденного, — а когда до меня наконец дошло, что это мой сын, Игорь, Игорек, мне захотелось закричать, разбить стекло, которое отделяло его от меня, но рядом стоял охранник и в случае проявления излишних "эмоций” мог, как мне сказали, прекратить свидание. Передо мной стоял не гордый, красивый мужской красотой сын, а затравленный, измученный зверек. В глазах его стояли невыплаканные слезы, и все его опухшее лицо кричало: "Мать, помоги!” Когда я, проглотив спазм в горле, спросила: "Что с тобой, сынок?”, он, скосив из-за опухших век глаза на охранника, пошутил: "А это, чтобы не было видно, какой я худой…” На мгновение охранник отвлекся, и я услышала: "Мама, я больше не могу, я на грани… Со мной в камере семь человек, из Н. я один и уже одним этим — чужак. Мама, у меня все отбито, все… Их семь… каждый по пятьдесят ударов… Я не сплю — боюсь усну и не сумею защитить себя”.
