– Прошу вас пройти со мной, – сказал он.
Он сунул мой бумажник в свой карман и взял меня за локоть. Мы вошли в большой квадратный двор с лужайкой посередине. Вдоль четырех стен квадратного двора стояли четырехэтажные здания. В одном из углов четырехугольника на аллее застыла полицейская машина, невидимая снаружи. Первый этаж здания был ярко освещен, и в открытое окно были видны силуэты находящихся внутри людей. Внезапно сверкнула фотовспышка. Стоящие на крыльце полицейские советовали жильцам в халатах вернуться к себе, уверяя их, что смотреть нечего. Я и полицейский прошли мимо «пежо–404», внутри которого человек в штатском разговаривал по радиотелефону. Мой сопровождающий обратился к своим коллегам.
– Месье подождет, – сказал он. – Вы не уйдете? – спросил он меня, хлопая по карману, в котором лежал мой бумажник.
Ко мне подошли двое полицейских и встали по обе стороны от меня, с интересом меня разглядывая, в то время как мой сопровождающий входил в здание. Я оперся на автомобиль.
– Не опирайтесь, – сказал один из охранников.
– Почему? Вы можете пнуть меня?
Я не должен был этого говорить. Я оторвался от машины. Полицейский ничего не сказал, но не спускал с меня своих огромных карих глаз. Это был крупный детина с красным лицом. Тип живчика. Он походил на многих жандармов, которых я знал. Я отвернулся и стал наблюдать за освещенной квартирой. Подоконник был несколько выше уровня моих глаз, так что я мог видеть только верхнюю часть комнаты, а именно: этажерки с книгами, одну этажерку без книг, но с большой красной ароматной свечой для благовония. В другом конце комнаты располагались книжные стеллажи и на стене висел огромный фотоснимок популярного певца, имя которого у меня выскочило из головы. Гайгер? Джегер? Что–то в этом роде.
Я видел также часть боковой стены, выбеленной известью, и на ней отчетливо выделялась коричневая полоса, видимо крови.
В поле моего зрения появился фотограф. Он нацелил на что–то фотоаппарат, на что–то, находящееся на полу или на низком диване, и щелкнул.
Две электрические лампы, устремленные вниз, медленно перемещались по лужайке и клумбам. Небо начинало светлеть, но во дворе было еще темно. Мой первый ангел–хранитель вышел из здания с молодым человеком в плаще, волосы у которого были длиннее моих.
– Вот он, – сказал тот, что был в форме, указывая на меня пальцем.
Мужчина в штатском держал в руке мой бумажник. У него был очень большой нос, черные блестящие глаза и бледное лицо.
– Почему это окно было открыто? – спросил он, но вопрос предназначался не мне. – Следуйте за мной, господин Тарпон, – добавил он и направился к зданию. Я последовал за ним.
Первая дверь слева была открыта. Он впустил меня и закрыл ее. Мы оказались в маленьком коридоре, в который выходили четыре двери: две двери вели в комнаты, одна – в кухню размером с телефонную будку и еще одна – в совмещенный санузел.
Во всех комнатах горел свет и было полно полицейских, казавшихся крупнее, чем обычные люди.
Большеносый прошел в комнату, выходившую во двор, и я пошел за ним, задев локтем шедшего мне навстречу фотографа. Большеносый осторожно закрыл окно, стараясь не стереть с него отпечатки. В комнате стояли соломенный туфяк, пуфы, два низких столика из белого пластика и диван, на котором лежала мертвая девушка.
Она была блондинкой, но корни волос у нее были темными. Она была пухленькой – не моего вкуса, – но должна была многим понравиться, так как у нее были большие крепкие груди, большой рот, черные глаза (они были открыты и смотрели в потолок) и крутые бедра. Ее короткое черное платьице контрастировало с молочно–белой кожей. Оно было разорвано сверху донизу, и одна пуговица валялась на диване, а другая – на полу. Трусишки были разрезаны на две части, не разорваны, а именно разрезаны острым лезвием. Горло было перерезано таким образом, что виднелась сонная артерия и яремная вена, и это было ужасно. Тело девушки было исцарапано и искусано, по крайней мере, мне так показалось на первый взгляд и с расстояния двух метров. Все тело было в крови, и одна струйка стекала до самого пупка. Меня от этого не тошнило, я только почувствовал глубокую скорбь.