Мадемуазель Генриетта, робея, объясняла маркизе устройство дагерровского аппарата, вынула из ящика прямоугольную камеру-обскуру с поднимающейся крышкой, йодную коробку с выдвижной пластинкой, хорошенький домик для ртути с термометром и со спиртовой лампочкой внизу. Набравшись храбрости, она предложила маркизе как-нибудь, при случае, ее снять. Но Пайва решительно отказалась.
- Это слишком утомительно, - сказала она, - ведь, кажется, надо сидеть неподвижно минут двадцать?
- О нет! Лишь бы платье было не белое, тогда в солнечный день на террасе десяти минут совершенно достаточно.
- Все равно... Это тоже превышает мои силы.
По просьбе писательницы месье Изабе показал свою коллекцию миниатюр. Вокруг него столпились гости, любуясь чудесными портретами. Месье Изабе со вздохом называл имена -все эти люди давно умерли.
- Это бедный римский король... Это герцогиня Ангулемская... Это княгиня Волконская, русская... Я ее писал в Вене, на конгрессе... Ах, какая была красавица... Право, лучше вас! -сказал он, обращаясь к маркизе. Мадемуазель Генриетта даже вздрогнула, с удивлением взглянув на отца; но месье Изабе улыбался спокойно-добродушно, зная, что Пайва не обидится. Пайва только гордо улыбнулась.
- Это, дорогой друг, вам так кажется потому, что вы тогда были лет на сорок моложе, -сказал Фульд.
- Очень может быть... Это герцогиня Дино... А вот опять русская, княгиня Багратион. Она еще жива... Очень красивы русские женщины, - сказал месье Изабе и запнулся. Он вдруг вспомнил, что у сенатора была много лет тому назад неприятная история в России, где он кого-то убил на дуэли. Этот поединок создавал барону огромный престиж у дам. Месье Изабе подумал, что, быть может, лучше было бы не говорить о России. «Впрочем, нет, он сам был женат на русской и чуть ли не на родственнице убитого...»
Разговор о России нисколько не был неприятен сенатору. Он подтвердил, что в Петербурге видал много писаных красавиц. Узнав, что сенатор долго жил в Петербурге, Пайва заговорила с ним по-русски. Но по-русски барон знал очень плохо.
- «Lioubliou...», «Otchen krassiva...», «Skolko stoit?..» - выпалил он. - J'ai tout oublie, madame, et je le regrette. J'adore tout ce qui est russe{63}.
Фульд, любезно улыбаясь влиятельному сенатору, рассказал о важной миссии, которую тот недавно выполнил с большим успехом. В этой миссии барону была предоставлена полная свобода действий. Отпуская его в Вену, император Наполеон сказал: «Vous avez assez d'esprit et de monde pour n'avoir pas besoin d'instructions»{64}.
Сенатор не остался в долгу и, ввернув комплимент по адресу министра двора, рассказал о своей беседе в Берлине с царем. Заговорили об императоре Николае. Дамы спрашивали, так ли он действительно красив, как на портретах.
- Теперь он стар, но лет двадцать тому назад, когда я его увидел впервые, величествен нее не было человека на свете, - подтвердил сенатор.
Разговор тотчас перескочил на политику. Фульд сказал, что, к несчастью, война с Россией была неизбежна.
Месье Изабе, вдруг рассердившись, стал доказывать, что война нисколько неизбежной не была.
- Зачем нам и русским ни с того ни с сего резать друг друга? - сердито спрашивал он. И министр, и сенатор улыбались.
- Поездка князя Меншикова в Константинополь и вся политика императора Николая сделали войну для нас вопросом чести, - сказал Фульд.
- Это я слышал много раз, на моей памяти были десятки войн, и все они были совершенно ни к чему... Говорю это вам, как когда-то говорил генералу Бонапарту, - сказал с раздражением месье Изабе, и тотчас эти слова «говорил генералу Бонапарту» произвели магическое действие на слушателей. Все вопросительно уставились на старика, ожидая продолжения.
- Неужели говорили генералу Бонапарту? - с любопытством спросил Фульд.
- Ну да, говорил... Помню, однажды в Мальмезоне я у них обедал. Первый консул вышел к столу мрачнее тучи: как раз перед обедом он получил сообщение об убийстве императора Павла... Все шепотом говорили, что теперь война неизбежна...
Он замолчал.
- А что же первый консул?
- Le premier consul! Il se fichait bien de ce que je lui disais
