И все же каким я вернулся — злым, равнодушным, старым? Да и зачем вернулся? Средь людей побыть или с новыми закидонами?
Так-так… актов здесь навалом, в основном за нарушение режима. И получается, что из пятнадцати отрядов Зоны мой, шестой, — самый хреновый. Спасибочки… Может, еще не позд-но — домой свалить? Бедокура больше, работы меньше. Каждому хочется не вкалывать, а балдеть. Это мы проходили… Ну что ж, надо вычислять тех прилипал, что втесались в актив, чтобы льготы получить, а самим сачкануть. Потому и катится все ни шатко ни валко, абы как. А льготы, я вижу, стали немалые — поощрительное питание, свиданки, бандероли да посылки, благодарности, и главное — беспрепятственное прохождение судов, когда за тебя ходатайствует администрация об отправке на "химию". А "химия" — это уже почти воля.
За один день эту кучу дерьма, всех этих актов не разгрести. Тут главное не дать активу утомиться, они ведь с работы, надо дать отдохнуть людям. Ну что, поехали. Акт номер один.
— Сычов сидит в ШИЗО?
— Двенадцать суток, — уточнил председатель совета коллектива Сорокин, спокойный работяга, севший за беспечность — кого-то там где-то задавило, кто виноват — бригадир Сорокин, не инженер же по технике безопасности: тот отмазался, понятно…
— Что-то мне здесь неясно… Ну и почему он ударил парикмахера Иволгина?
Оглядываю их. Молчат. Хорошенькое начало, так мы до китайской пасхи разбираться будем.
— Почему? — Вопрос мой повис в воздухе. — С кем дружил?
— С Дробницей вроде… — неуверенно пояснил кто-то.
Приказал я привести этого Дробницу, а сам давлю на них.
— Что ж это вы? — говорю. — Смелее надо быть. Вы посмотрите на себя со стороны. Да таких отрицательный элемент скоро под стол загонит, а может, и загнал уже. — Оглядываю, глаза отводят, точно — загнал. — Вы, наверное, думаете: раз сказал о человеке что-то, значит — сдал, предал?
Молчат, но уже кое-кто глаза поднял. Не понимают, к чему я клоню.
— Но если уж вы вступили в актив, то ваша роль не в молчании, а в противодействии всему гнусному. И здесь сами вы мало что можете, а вместе мы можем все. — Я завелся. — Человек должен ощущать себя в коллективе, тогда он и вас уважать больше станет. Чтобы это молчание было в послед-ний раз, закончил достаточно мягко, чтобы последние слова запали в их души.
Напряглись, затаились, ждут. Тут и Дробницу привели. Независимый, походочка блатная, волосы взъерошенные, отросшие — к воле готовится.
— Здрасьте, гражданин майор, — наигранно спокойно так, через губу здоровается, сопляк.
Все ему здесь нипочем, и в сторону актива даже не взглянул. Помнил я его, как же, нарушитель был ярый — дрался, выпивку находили, кололся — в общем, весь набор…
Смотрю по списку — да, ему через две недели на свободу, звонком освобождается — срок до конца досидел. А мог на два года раньше выйти, но это не про него, этот — не мог. А что ж он подстрижен-то так, под черта какого-то?
— Известно кто подстриг… парикмахер ваш, — уязвленно отвечает этот Дробница.
— А скажи мне, почему Сычов в изоляторе? — спрашиваю.
— Ну, парикмахеру надавал пачек, — юлит. — Только я-то тут при чем? У них свои разборки… — пробует возмутиться, но тут же сникает под моим взглядом.
— А может, и при чем, а? Он в зависимость к тебе попал, верно?
— Какая зависимость? — взвился. — Ну, говорил ему, чтобы на глаза не попадался, а то кочан сверну. Ну и что, мало такого у нас говорят…
Все я понял, цепочка замкнулась, а враки на лице у него написаны.
— Понятно, — говорю, — пять лет отсидел и ни хрена не поумнел. А ведь тебе уже сколько?
— Двадцать восемь, — бурчит.
— Ну вот. И двадцать восемь нарушений у тебя… а тут притих, волосы отращиваешь…
— А че? — снова бурчит. — Положено, срок вышел.
— Выйдет, а пока две недели посидишь в ШИЗО, да обреем заодно. То-то девкам будет на загляденье — лысый кавалер.
— За че!
— За подстрекательство, осужденный… за него.
— Я не подстрекал! — заорал уже в истерике. Слезы на глазах. — А если б он порешил себя, тоже я виноват, да?!
— Помолчи, ботало, — сморщился я, не жалко его было — противно. Сопит, убить готов, глаз красный на меня косит, гаденыш. — Ничего ты не понял, говорю. — Еще тебе надо посидеть, наверно. Впрочем, гулять с твоим характером на воле недолго придется. Вернешься… А на воле вот радость-то матери — сын алкаш… Помню, как она плакала, образумить тебя хотела. Куда там, сам с усам. Драгун!.. — Оглядел я его сутулую фигуру — не мальчик и не мужчина, одно слово — зэк. — Жена-то сбежала от тебя? — давил на больное, сам уже не знаю, почему остановиться не мог.
